Мэри позвала меня, кивнула в сторону дальних колонн, где виднелась полузакрытая дверь. Мы двинулись туда. Внутри обнаружилось продолговатое помещение, напоминавшее склад. Я осмотрел полки, пыль лежала плотным слоем, без следов, значит, никто не заходил сюда очень давно. Когда-то здесь могли храниться запасы провизии, медикаментов или чего-нибудь иного, что люди ценили в прежней жизни. Все ящики были пустыми, их доски прогнили. Я наступил на один ящик, он рухнул, поднялось облако пыли с резким запахом. Мэри отшатнулась, закрыла лицо, Лиза выдала приглушенный кашель, ей не хватало воздуха. Я увидел, что под ногами у меня размокшая масса, прилипшая к дереву. Возможно, это были останки еды, давно испорченные.
Мы решили выйти из здания, потому что внутри становилось трудно дышать. На ступенях, покрытых плитами мрамора, кое-где выбитыми, мы остановились, чтобы перевести дыхание. Я подошел к краю лестницы, посмотрел на улицу. Там не было ни ветра, ни движения. Дома стояли, как призраки, без теней. Мэри присела на верхнюю ступень, разглядывала пустоту в зияющих окнах. Лиза обхватила мое бедро, приникла крепче. Мне захотелось закрыть глаза и представить, что весь этот ад – дурной сон, но я не мог. Внутри время от времени вспыхивали сцены прошлого, где я видел серые казармы, наш взвод, напуганных беженцев, чьи глаза выражали безысходность. Я понимал, что стал частью преступления, в котором уже не было ответственных, кроме нас самих.
Мы двинулись по улице, прошли мимо павших рекламных стоек, свернули во двор, огороженный низкими кирпичными стенами. Кое-где попадались клочки травы, но она была обожжена, сморщена, корни торчали наружу, как обугленные щупальца. Я увидел велосипед, валяющийся у мусорного бака, и вспыхнуло воспоминание о том, как когда-то учил сына кататься в нашем переулке, подбадривал его, а он смеялся, падал, снова пытался, пока не научился держать равновесие. В голове мелькнула ужасная мысль: тот ли это ребенок, которого я сейчас называю Лизой, или вовсе не тот? Я прикусил губу, загнал вопрос вглубь сознания.
Мы нашли угол, куда можно было присесть, чтобы укрыться от едкого света. Мэри прикоснулась к моей ладони, на которую налипли шершавые фрагменты чешуевидной кожи. Ее глаза оставались полузакрытыми, она дышала с трудом. Лиза не отпускала меня, прижималась к моим ребрам, растекалась по бедру. Я чувствовал, как она хочет тепла и тишины, но здесь не было тепла, не было чистого воздуха. Я вспомнил, как во время войны, когда мы получали перевес над местным населением, командиры учили нас, что надо подавлять жалость, отключать сочувствие, видеть цель. Сейчас цель была непонятна, путь терялся среди стен, где не существовало теней, и я не мог отключить вину, потому что она проникала в самые тонкие мои волокна.
Мы решились обойти остатки квартала в поисках воды. Шли по пересекающимся переулкам, видели черные коридоры подъездов, где зияли обломки дверей. В одном таком коридоре мы набрели на выпотрошенные остатки оборудования, холодильные шкафы стояли пустыми, покрытыми грязью. Я стукнул ладонью по дверце, она отпала с ржавым звоном. Внутри не было ничего. Мы двинулись дальше. Наша сплоченность нарастала, я чувствовал, как в моих мышцах поселяется дыхание Мэри, как в моих костях пульсирует сердце Лизы. Я осознавал, что мы далеко за пределами прежней человеческой природы.
