В темноте мы слышали далёкие взрывы, тихие всполохи огня, отражавшие чужую жизнь, которой мы уже не могли касаться. Я чувствовал, как Мэри мысленно повторяет, что мы ещё не до конца потеряны. Я молчал, потому что в памяти всплывали тени людей, которых я приказывал казнить, которых я отрезал от их надежд во имя войны. Я понимал, что в какой-то мере заслужил быть безликим мутантом, заслужил это животное существование. Но всё равно сжимал руку Мэри, потому что не мог иначе, не мог отпустить её во тьму, лишить себя последней капли иллюзии. Я держал её до тех пор, пока наши шаги не вписались в единый ритм и не потонули в сыром свете наступающего рассвета.
Мы вошли в город, который не мог называться городом, потому что каждая улица хранила в себе лишь мертвую материю, лишенную памяти, а каждый дом напоминал пустой панцирь, где растворилось присутствие людей. Обломки балконов смотрели на нас пустыми проемами, треснутые колонны указывали в небо, утратившее ясность. Солнце едва пробивалось сквозь плотный налет серого дыма, но на асфальте и бетонных стенах не оставалось привычных теней. Мы шагали по серым плитам, ощущали себя тенями, растворяющимися в этом безмолвном пространстве, где не было разницы между светом и полумраком.
Я не мог понять, почему солнце не давало привычного движения теней. Воздух казался неподвижным, прогорклым, густым, как густая взвесь праха, скопившегося в легких домов, чьи стекла давно выпали. Мэри все еще сжимала мою руку, вросшая в мое плечо, Лиза шла рядом, опираясь на мою ногу, двигалась неслышно, с трудом переставляла то, что оставалось от ее ступней. Внутри моего тела время от времени проходили странные толчки, напоминающие эхо, которое когда-то в прежней жизни исходило от канонады вдалеке. Я ощущал биение чужих сердец, которых не видел, но знал, что они когда-то принадлежали людям, и они стали моей сущностью.
Мы начали рассматривать стены – они были покрыты шероховатым слоем пыли и соляных отложений. Ни единого шороха не нарушало общего безмолвия. Ближе к середине улицы обнаружился упавший рекламный щит, испещренный пятнами, где краска отслоилась. Надпись терялась, буквы сливались в неразличимую мазню. Когда-то этот щит призывал к покупке еды, к радостному будущему, к путешествиям. Сейчас здесь не осталось ни путешествий, ни радости, только едкий запах, похожий на смесь горелого металла и человеческих слез.
Мы сделали несколько осторожных шагов, не решаясь громко разговаривать. Внутри брошенных зданий не было просветов. Балконы повисли над пропастью, лестницы внутри подъездов разрушились. Мы перешагивали битые кирпичи, металлические прутья, обрывки проводов. В дальнем конце улицы виднелась массивная арка, вокруг которой свисали провисшие рекламные полотнища. Я смотрел вверх, на редкие лучи солнца, которые не отбрасывали теней на стены. Мне казалось, мы брели в туманном сне, где нет четких контуров, нет привычных очертаний. Тень – это доказательство существования формы. Там, где свет больше не отбрасывает тени, исчезает возможность различать добро и зло. Ибо свет без тени – это слепота, а не ясность.
Мэри прислонилась к потрескавшейся колонне, обхватила руками голову, стараясь избавиться от боли. Я подошел, коснулся ее плеча, почувствовал, что под пальцами шевелится что-то, напоминающее гибкие пластинки, сросшиеся с моим запястьем. Я произнес ее имя, хотя мой голос показался мне глухим, лишенным объема. Она подняла взгляд, расширенные зрачки метались, искали, за что зацепиться. Лиза стояла рядом с нами, дышала едва слышно, на ее лице дрожали капли прозрачной влаги, похожие на остатки дождя. Я не понимал, откуда у нее силы плакать, если все вокруг иссохло.
