Домой возвращались в сумерках. В окнах домов зажигались огни, звезды проступали на темнеющем небе. Василько клевал носом в седле – день был полон впечатлений.
– Батюшка, а я хочу ковать! – сонно пробормотал он. – И краской по серебру писать! И горшки лепить!
– Умей все видеть, сыне, – ответил князь Константин, придерживая сына в седле. – Рука, что кует, и рука, что молится – равно князю дорога. Но главное – защити и того, и другого.
– Как защитить?
– Узнаешь, когда время придет. А пока запомни: князь для людей, не люди для князя.
Василько кивнул, засыпая. В полудреме ему мерещились искры от молота, яркие краски финифти, добрые лица мастеров. «Как вон та эмаль, – думал он, – все держится на огне. Так и княжество – пока жар жив, пока рука не дрогнет…»
У ворот их ждали с факелами. Василька сняли с коня почти спящего, отнесли в терем. Но и во сне он видел горящие горны и слышал музыку молотов – песню человеческого труда, которая будет звучать в его душе всю жизнь.
– Научишься, – улыбнулся князь, глядя на спящего сына. – Князю все уметь полезно. Но главное твое дело – людей защищать. Помни это.
***
В Ростов приходили плохие вести. Юрий окончательно утвердился во Владимире, на письма старшего брата не отвечал. Бояре точили мечи, дружина готовилась к походу.
Ночью Василько не мог уснуть. Вставал, подходил к окну, смотрел на звезды. Где-то там, во Владимире, дядя Юрий тоже, наверное, не спит. Готовится к войне.
«Брат на брата пойдет – род ослабнет», – вспомнились чьи-то слова.
Но что может сделать семилетний мальчик? Только смотреть и учиться.
В дверь тихо постучали. Вошел отец, присел на край постели:
– Не спишь, сынок?
– Не спится, батюшка.
– Знаю. Тяжелые времена настают. – Помолчал. – Запомни, Василько: если вспыхнет война – смотри к людям, а не к золотым бляхам. Простые люди – они настоящие. На них Русь держится.
– Запомню, батюшка.
– То-то. А теперь спи. Завтра в дорогу.
Телега тряслась на каждой кочке, скрипели колеса, пыль столбом поднималась из-под копыт. Василько сжимал в руках деревянный меч – из липы, с вырезанным узором, который сам князь Константин заказал мастеру. Княжич был одет в праздничную рубаху с поясом, волосы причесаны, но от волнения все равно растрепались.
– Скоро ли, дядька Фрол? – спросил он в сотый раз.
Старый гридь, ехавший рядом верхом, засмеялся:
– Гляди, княжич, ныне не с бабами чай хлебать – ныне в рать глядеть поедешь! Потерпи малость.
Дорога вела через перелески и выжженные солнцем луга. Жаркое июльское солнце палило немилосердно, кузнечики трещали в траве, пахло сеном и пылью. Василько то и дело подпрыгивал на войлочных подстилках, норовя высунуться из телеги, чтобы лучше видеть.
– Сиди смирно, – ворчал слуга-детский. – Упадешь еще.
Но княжич не мог сидеть смирно. Сегодня отец обещал показать ему настоящий военный лагерь, настоящих воинов. «Будешь как у отца», – повторял про себя мальчик, и ноги подрагивали от предвкушения.
Вдруг из-за холма показался дым. Потом – яркие пятна шатров. Потом послышались голоса, ржание коней, звон металла.
– Приехали! – обрадовался отрок, охранявший телегу.
Лагерь раскинулся на берегу реки как пестрый город. Шатры из парусины белели на зеленом лугу, меж ними развевались хоругви с изображениями святых и княжеских гербов. Дым от костров поднимался к небу, пахло печеным мясом и дегтем. Разноголосица дружинников сливалась в единый гул – смеялись, ругались, пели.
