В эту минуту Лилит почувствовала, как в ней рождается нечто новое – горькое зерно взрослости, проросшее на пепелище утраченных иллюзий. Она больше не была просто дочкой главы ковена, она стала наследницей проклятия, обреченной нести на своих плечах бремя предательства, которого не совершала.
Маленькие кулачки сжались в бессильной ярости.
– Я докажу… – прошептала Лилит, сквозь слезы, – Я докажу, что не чудовище! В этом шепоте звучала не детская обида, а клятва, выкованная в пламени горя и боли. Клятва, которая определит ее дальнейшую судьбу.
Взметнувшись вихрем со своего места, испепелив взглядом кипящую людскую реку за окном, ведьмочка разразилась воплем отчаяния.
–Нет! Это ложь! Немыслимо, чтобы хоть одна ведьма подвергла опасности ковен… а здесь – все! Слышите меня! Все! – голос ее, хриплый от ужаса, дрожал, тонул в потоках слез, как в бушующем море.
За окном воцарилась зловещая тишина, когда Лилит уловила эхо собственного, осипшего голоса. Приоткрыв глаза, затуманенные горем, она увидела: вся толпа, словно загипнотизированная, уставилась на нее. Осознание собственной опрометчивости ударило молнией, и она судорожно прикрыла рот, будто этот жест мог обратить время вспять.
На вопль явился советник, и его взгляд, встретив белокурую девчонку в окне, вспыхнул ненавистью.
– Ведьма! – взревел он, указуя пальцем. – Стража! Убить предательницу! И стражники, ринулись к дому.
Лилит, с быстротой испуганной лани, понеслась вверх, в свою комнату, захлопнув дверь и задвинув засов. Забившись в угол, она, не отрываясь, смотрела в пустоту. Грохот ударов сотрясал дверь, словно молот судьбы.
– Она здесь! – ревел один из стражников, и каждый удар, как погребальный звон, сводил с ума и без того до смерти напуганную малышку.
Ведьмочка, съежившись в комок, обняла колени и, закрыв глаза, тихо рыдала. С пухлых губ сорвалось тихое бормотание: «Мам… мамочка, я не сержусь. Мама… ты слышишь? Вернись, мамочка…»
Она даже не заметила, как прекратились удары. Неподвижная, словно статуя, шептала: – Мам, тут пришли злые люди. Они хотят убить меня, мамочка…
Время тянулось, как патока, ночь окутала комнату, и лишь одинокая луна, словно робкий свидетель, пыталась рассеять тьму, сковавшую девочку. Немного успокоившись, Лилит приоткрыла глаза, прислушиваясь к тишине, и, не понимая, что произошло, на дрожащих коленях подкралась к двери. Приложившись ухом, она услышала лишь зловещую пустоту. Осторожно приоткрыв дверь и выглянув в щель, никого не увидела. На цыпочках спустилась на первый этаж и, убедившись, что дом пуст, направилась к выходу. Едва девочка успела сделать пару шагов, как услышала голос.
–Эй, ты! Разве тебе не говорили, что нельзя ходить в этот дом? Нашла место для игр! Бегом домой, пока стражу не позвал, уже поздно!
Опешив, Лилит пробормотала «извините» и бросилась прочь от мужчины. Не понимая, что произошло, и почему прохожий ее не узнал, она спряталась в ближайшем переулке и, убедившись, что силуэт исчез, вернулась обратно в дом.
В темноте она нашла зеркало, лежавшее на комоде, и стала изучать свое отражение. Ее серебристые волосы даже в полумраке светились, как лунный свет. «Как можно было меня не узнать?» – недоумевая, она продолжала разглядывать себя.
Обычно ведьмы рождались с волосами, черными, как вороново крыло, сотканными из самой полуночи, но Лилит была исключением, словно дерзкая клякса света в чернильной ночи. Она не просто была единственным ребенком в ковене, лишенным дара с рождения, но и носила на голове венец из белых волос – словно лунный свет, плененный в нитях.
