Посох и четки (сборник) - страница 18



А посредине – я.

«Опять я на чужом пиру…»

Опять я на чужом пиру
Играю не в свою игру.
Рассказам вычурным внимаю,
А смысл речей не понимаю…
Там, где чума, не быть добру.
А прошлое, в котором мы
Остались под покровом тьмы,
В нас целится, – и так бывает.
Точнее пули убивает
Злой пир во времена чумы!

«Не оттого, что полон гонора…»

Не оттого, что полон гонора,
что опьянен житейской дракой,
хочу – и стану в сердце города,
как рядовой перед атакой.
Здесь некогда в глуши барака
мы жили – босые и голые.
Теперь подняли воры головы,
от денег опьянев и мака.
Здесь чтят правителей бездумных,
но не в чести у них оракул,
здесь толстосум пред толстосумом
все время лезет на рожон.
А я всё в думы погружен,
как рядовой перед атакой.

«Век ушел, словно волк. Я остался – седым…»

Век ушел, словно волк. Я остался – седым.
Светит солнце, и плачет луна.
И тоскует душа по годам молодым,
Где была молодою она.
Я могу это время перетерпеть,
Вспомнить юность и дом на песке.
Здесь, в аварском ауле, и начал я петь
Песню скал на родном языке.
Словно горную лань, я ее за собой
Поманил, чтоб осталась жива.
Эта песня и стала моею судьбой –
Не сестра, не жена, не вдова.
И ни разу она не смогла изменить
Мне, живущему прочно и впрок.
И хранила всегда жизни тонкую нить
На скрещеньях костлявых дорог.
И любовь обнимала меня, как в раю,
И вражды обжигал меня лед.
И стреляли в суровую песню мою,
Но случался всегда недолет.
Ночью яркие звезды влетали в окно –
Не из зависти и не в укор.
Они просто горели в стихах моих. Но
Я был предан лишь музыке гор.
Пусть полвека теперь у меня за спиной,
Не стыжусь я написанных строк.
Горцы, горы и родина вечно со мной
На скрещеньях костлявых дорог.
И всегда окружает меня красота.
Я за совесть живу, не за страх.
Выше гор только песня. Но только и та
Чище, звонче и слаще – в горах.

«…И нет ни прощенья, ни воли к добру…»

…И нет ни прощенья, ни воли к добру,
Лишь звезды в сиянии млечном.
Вдали от аула, в сосновом бору
Брожу, размышляя о вечном.
Кружит надо мною, кого-то браня,
Ворон развеселых орава.
И снег подо мною. И нет у меня
На смерть безутешного права.
И дни всё ненастней, а ночи темней
Печаль опускают на плечи.
И те, кто вдали, оказались родней,
А те, кто был близок, далече.
И нет ни прощенья, ни воли к добру,
И звезды забрызганы кровью.
А сердце… Наверно, когда я умру,
Оно озарится любовью.

«Народ мой, что творится в мире странном?..»

Народ мой, что творится в мире странном?
Где твой бойцовский дух? Мне не понять.
Ведь наш Гуниб остался там стоять,
Где и стоял – на землях Дагестана.
А нынче на тебя смотреть мне странно.
Ты, кто державы заставлял стонать,
Где мощь твоя? Где полководцев рать?
Где девушки с неповторимым станом?
Ахульго, тайну тишины открой:
Угас ли в наших очагах огонь,
Да и душа осталась ли свободной?
Аллах Великий, береги народ мой,
Он – Дагестана и седло, и конь,
Он – Дагестана сабля и покой.

Двадцатый век

Прости меня, двадцатый век,
Прости меня, прости!
Хотел я, глупый человек,
Свободу обрести.
Прости меня, двадцатый век,
Что душу осквернил.
Я, человек, творивший грех,
Тебя в грехах винил.
Прости меня, двадцатый век,
Я был наивный человек.
Считал тебя бедой.
Но двадцать первый, новый век
Упал на голову, как снег.
И я стою седой.

«Я сохраняю в сердце имена…»

Я сохраняю в сердце имена
те, что в горах народы почитали,
которым люди в песнях крылья дали.
…Но новые настали времена
и проросли чумные семена.
Сам сатана сегодня не чета им:
одна забота – капитал считают,