— А не хочешь ли ты покинуть это место и жить там, где хорошо и спокойно; где есть доброта и люди будут любить тебя?
Августа опустила глаза свои и серьёзно прошептала:
— Киша добрая. Она любит меня. Она сказала, что никто более не полюбит меня за моё лицо.
К горлу Акме подкатил ком горечи. Её поразило то, как этот ребёнок рассуждал о своём увечье, как привык к нему и принимал его без слёз и сожалений.
Гнев и ненависть затопили.
— Кто такая Киша? — сдерживая и огонь, и слёзы, дрожащим голосом поинтересовалась Акме.
Августа указала на седовласую женщину с одним глазом, которая рассказала им о Фае.
— А как тебя зовут?
— Акме,— со вздохом проговорила целительница.
— Какое странное имя,— изумилась девочка.— Оно тебе подходит. Ты тоже странная. Но ты добрая… Почему ты плачешь?..— Большие глаза Августы распахнулись ещё шире; ладошкой она стёрла слезу, прочертившую щёку Акме, тихо и испуганно воскликнула колокольчиками своего тонкого голосочка.
— Послушай, Августа,— тихо произнесла Акме.— У меня есть брат. Господь наделил его дивным даром целительства. Я найду его и попрошу его вылечить твой шрам. Но даже если у него не получится, люди всё равно будут любить тебя за твою душу.
— Я не хочу, чтобы ты уходила,— нахмурилась маленькая Августа без какой-либо тени капризов и слёз.— Они очень боятся тебя. Но если ты убежишь, они всё равно поймают тебя, будут долго бить, а потом отдадут их богу. Он очень плохой и злой.
— Почему ты решила, что они боятся меня? — прошептала Акме.
— Я здесь уже очень долго, я немного понимаю их язык,— последовал ответ.— Великий Рару ударил тебя, потому что серьёзно испугался того слова, что ты сказала.
«Коцитцы боятся Провидицы? — мысленно усмехнулась Акме, выпрямившись и обратив взор к танцующим дикарям.— Имя Аштариат священно».
— Не смотри туда, лекарша,— фыркнула ей Киша своим глухим голосом.— Не гневи их. Очередь дойдёт и до тебя, не торопись.
Акме отошла от входа, погрузившись в размышления. Алтарь нагревался от нетерпения, зловещая музыка ускоряла свой игривый темп, коцитцы разжигались кровавым экстазом.
Некоторые узники с ужасом следили за тем, как коцитцы готовились к своему кровавому празднеству. Порой в пещеру к ним заглядывали дети — маленькие и крепкие, с бронзовой кожей. Они могли ударить кого-либо из ослабевших пленников, дёрнуть женщину за волосы, а если получали тумака от узника, то принимались нарочито громко кричать и плакать, после чего взрослые коцитцы награждали незадачливого пленника градом мощных ударов.
Женщины их были обнажены, простоволосы и куда более свирепы, чем мужчины. Длинные тёмные груди и дряблые животы были разрисованы письменами. Длинные накидки закрывали ноги по щиколотки. А пальцы ног украшались кольцами из чистого золота — неровными и толстыми. Но ещё не изуродованные пленницы вызывали в коцитках волну неудержимого гнева своей светлой кожей, а ещё — растрёпанными, но всё ещё блестящими волосами, высоким ростом и округлыми нежными фигурами.
— Чего уставились, уродины? — рявкнула на них пышногрудая девица, что ещё недавно готовилась дать отпор их мужьям.— А ну вон пошли отседова, крысы!
— Хлоя, не надо! — взмолилась Мирья.
Одна из женщин, столь же маленькая и коренастая, как и все, но куда более суровая, с тусклыми, будто слипшимися волосами, медленно подошла к сидевшей Акме и, взяв несколько прядей её чёрных волос, начала перебирать их, рассматривать, даже нюхать.
