2. Билась моя мысль в прочные стены золотой комнаты, с которых каждую глазом невидимую пылинку собирал, послюнив палец, отцовский слуга – косматый дравид.
3. Знать бы, с каким богом заключен отцовский завет, и я воззвал бы к нему. Попросил одарить хотя бы одним жизненным умением. Мне, неумейке, проще весь мир было подчинить себе, чем даже чуток ужать себя по миру.
4. Я спотыкался о любую жизненную складку, любой порожек был для меня преградой и возможностью новой вселенной. Походя, я создавал миры, не оттачивая их деталей. Проходил мимо них, не вглядываясь, только в ноздрях уносил запах иного.
5. Этот труд творения был все же проще для меня, чем скрупулезное переживание одного за другим неисчислимых моментов жизни, каждый из которых – скучный незнакомец.
6. Одна только смерть – моя сладкая душенька, не моим воображеньем родилась, а вышла, как из пены морской, из разноцветья мирского.
7. И вот я понял, зачем я. Успокоилась моя творящая тоска и взмыла в выси. Вожжи я почуял в своей руке и натянул их, чтоб осадить резвых коней всепожирающего времени. Хрипя, слюной брызжа, стали кони.
8. Солью я все мелкие смертишки вселенной в единую смерть – целительницу, неотвратимую достоверность.
9. Сидел я в банановой роще, и вдаль по лысому полю уплывал мой грозный сон. Катафалк, который влекли черные лебеди, за ним – череда могильщиков со сверкающими на солнце лопатами. Потом – плакальщики в белых балахонах с выбритыми головами.
10. А за ними следом – гномик, замарашка, в засаленной рубахе семенил суетливым шагом.
Глава 14
1. Закопченное, перегоревшее в небесах, солнце черной головешкой покатилось на запад. А потом застыло, полузайдя за горизонт апельсиновой долькой. Тревожные минуты перелома перемен, тянущиеся, сколь у них достанет сил тянуться. И врываются в томительное ожидание виденья небесные.
2. Сошел ко мне Индра могучий с нависшего над землей серого облачка. Сулил он мне власть и все сокровища земные, обещал трон отдать отцовский.
3. В ногах у меня валялся, обтирая сухую пыль лысого поля шелковыми одеждами. Снимал с себя царский венец и на меня примеривал. Давал поиграться своим мечом, разящим без промаха.
4. Нет, могучий Индра, смерть мне всего роднее. Дождусь уж сумерек, недолго. Ну и пошел ты, сказал Индра, и унесся в небеса, пробив в тучах рваную дырищу.
5. И оттуда протек Сома, так неторопливо, по вселенской пальме смолой. Стек в лужицу, обернулся юношей и сулил мне пьяный восторг земного созидания. Текучий, обретал разные лики, обращался в зверей и в небывалых чудищ.
6. Ловил я его, как пьяница ловит глюки, пытался сдавить в объятьях, как Ираклий речного бога. Уходил лукавый Сома, водой утекал, дымками воскуривался.
7. Дурацкий же был у меня вид – вскакивал, подпрыгивал, шарил по земле, как безумец. И Сома был безумен.
8. Наконец, придумал я слепить кувшин из земного праха. Заманил туда Сому – поэтическую смолу вселенской пальмы. Запечатал кувшин фамильным перстнем и закинул в мировой океан, плескавшийся у самого горизонта. Тот, что выплескивается из земной чаши прямо на змеиную черепашью морду.
9. И сошел ко мне с высоты сам Варуна – голубое пространство из конца в конец, покуда видит глаз. Оказался я в небесной синьке, отплевался от облачной ваты. В детстве я думал, что она сахарная, а она безвкусной оказалась, чуть горькой. Металлический привкус у грозовых туч.
