Повороты судьбы и произвол. 1905—1927 годы - страница 36

Быстро пролетели дни наших встреч в 1920 году, опять расстались почти на два года. Следующая встреча произошла в конце 1922 года на вступительных экзаменах в Институт красной профессуры (ИКП). Мы обнялись и расцеловались. Штейнгауз поступал на историческое отделение, я – на философское. Меня очень обеспокоил его внешний вид: бледножелтый цвет лица, неестественно вздернутые плечи, во рту недоставало многих зубов. Но духом он был крепок, как и в прежние времена. В ИКП он хотел специализироваться по западной истории, особенно по истории романских стран. Как и в 1919 году, Штейнгауза занимала тема бланкизма. Тема очень интересная, но защищать такой взгляд на большевиков уже было довольно опасно. Я эту мысль высказал своему старому другу, он улыбнулся и ответил: «Во все времена было опасно бороться за истину». И после некоторого раздумья добавил: «Мой труд об Огюсте Бланки и бланкизме я доведу до конца, но кому-либо показывать не буду. Пусть лежит в ящике письменного стола до лучших времен». Но все же часть этой большой работы, главу «Огюст Бланки», ему удалось опубликовать еще во время учебы в ИКП. От товарищей я слышал, что Штейнгауз после окончания ИКП какое-то время преподавал в Московском университете, в 1928 году был арестован. По ходатайству отца его жены, дочери члена Реввоенсовета Гусева, через год был освобожден в связи с болезнью, в 1937 году опять арестован и расстрелян. Так прошла жизнь очень незаурядного человека. Думаю, что в эпоху торжества партийных обывателей сталинского периода такие люди, как Эсаул Штейнгауз, выжить не могли.

Рассказав об Эсауле Штейнгаузе, я одновременно решил остановиться на ином типе молодых людей, так же активно и самоотверженно боровшихся за свержение царского самодержавия. Это были честные, исполнительные и вполне надежные люди, но их отличало от молодых людей типа Штейнгауза отсутствие способности критически осмысливать происходящее вокруг них и тем более заглядывать в будущее. Эта часть молодежи слепо, без раздумий и сомнений поддержала социал-демократов и с одинаковым рвением вначале боролась против царского самодержавия, а после Февральской ревлюции – против Временного правительства. К этой части молодежи относилась и Соня Солнцева, очень хороший мой товарищ по совместной работе в социал-демократическом движении. Я познакомился с ней на подпольном собрании в 1916 году. Соня была лет на пять старше меня, уже имела большой опыт подпольной работы. Она выросла в семье рабочего-революционера, окончила гимназию и поступила на медицинский факультет Харьковского университета. Внешне она была очень интересной: стройная, с большими карими еврейскими глазами. Она нравилась мне, но стоило нам начать что-либо обсуждать, как у меня появлялось раздражение. Соня односторонне, схематично, начетнически толковала и происходящие события: всякое отступление от принятых ею за истину принципов и установок она тут же называла соглашательством, мелкобуржуазной идеологией, ликвидаторством и т. п. Подобное навешивание политических ярлыков уже тогда было в ходу. Когда я затрагивал вопросы литературы и искусства, Соня категорическим тоном заявляла, что этим мы займемся только после революции, так как литература и искусство прошлого проникнуты буржуазным духом и не выступают против эксплуатации трудящихся. Я пытался ей объяснить, что великие писатели и поэты, например Шекспир, Лев Толстой, Пушкин, Байрон, никогда не защищали угнетателей, а всегда были на стороне униженных и оскорбленных. Но все мои доводы Соня не воспринимала.