Танька широко раскрыла глаза, однако я так и не поняла, что именно ее удивило.
— Я не слышу ответа. Поняла?
— Поняла, — буркнула Багрищенко.
Александра Евгеньевна тем временем развернулась и хмуро оглядела нас.
— Так, Дина. Ложись в кровать, а то заберу как наглядное пособие для общих основ умертвологии.
А как вы определили? — глупый вопрос сорвался с языка сам. Конечно, я понимала, что Ткачук в магических делах далеко не профан, могла сообразить, что ворожба идет, но вот так четко сказать, что гадание — это странно. Оно же ведьмовское, а она — злыдня.
При этом я встала и поплелась к кровати. Завтра ведь на пары, а тут бы выспаться не мешало. Правда, кажется, суровая злыдня никуда уходить не собиралась. Наоборот села рядом и положила руку на мой лоб:
— Расслабься, — тихо произнесла она, — подпитаю немного.
От ладони пошло приятное тепло, расслабление охватило дурманящей волной, а глаза начали слипаться. На мой вопрос отвечать не собирались, ну и ладно, разберемся. Ваську спрошу — он может много наговорить, при этом даже и приличное попадется.
— Замуж ей предложили выйти, — словно издалека послышался Танькин шепот. — Понимаете?
— Эка невидаль, — хмыкнула Ткачук, — так что ж теперь, всю силу в гадание надо вбухать? Татьяна, стыдно должно быть, ты ведь знаешь, что такие штуки опасные: грань настолько тонкая, что можно и не вернуться.
— Да тут и жених, кхм, — Танька резко замолчала.
Я хотела сказать, что жених у нас не просто «кхм», а жутко наглый, самоуверенный, опытный, могущественный, и как это не прискорбно — старый. Однако губы почему-то не слушались, накатила странная апатия и всепоглощающая лень; сказать слово — просто нереально.
— И кто? — хмуро поинтересовалась Александра Евгеньевна.
— Чугайстрин. Старший.
Злыдня присвистнула. При этом так звонко, что я невольно позавидовала. Уж сколько пыталась, а толку — ноль. Васька вечно подкалывает меня, потому что сам может соловьем высвистывать, а я — нет. А ведь соловейко — такое красивое заклинание.
Больше не говорили, а я как-то быстро провалилась в глубокий сон. И снились в этот раз не зеленые горы, и не глубокое озеро, а бескрайнее небо, усыпанное звездами. Маленький домик в уютной долине, звон цимбал и шум ветра, и еще чьи-то бесконечно серьезные и грустные глаза. И не разобрать: то ли серые, как осенние тучи, то ли черные-черные, как полтавская ночь. Внутри становилось страшно и сладко одновременно, вместе с тем приходило осознание, что ждать помощи неоткуда и справиться со всем нужно самой…
Но, может, и не сон? Я вдруг поняла, что сижу на кровати в том самом уютном домике. Рядом свернулся черный кот и раскатисто урчит. Здесь немного пыльно, но не так страшно. Явно холостяцкое жилище: кот еще к полу не прилипает, но скоро будет.
Я встала и огляделась: деревянный стол, печь, ранее явно разрисованная цветами, теперь же краски совсем выцвели. Над входом подковка, над ней — вышитый красным и черным рушник. Так обычно иконы украшают, только тут, видимо, живут не христиане. Все помещение какое-то старое, даже можно сказать — древнее. И в то же время кровать вполне современная, шкаф — тоже. В нем стоит множество книг, в углу — плоский плазменный экран. Не удивлюсь, если где-то обнаружится ноутбук.
Котяра потянулся, подошел ко мне и потерся о колено.
— Мр-р?
В вопросе так и слышалось: «Привет, гостьюшка! Чего расселась, давай, корми меня. Не-мед-ленно!». Кормить его, конечно, было нечем, но…
