Приключения Дюма и Миледи в России - страница 22

Следующие дни были посвящены охоте и рыбалке и, наконец, 1 февраля на рейде Потийского порта бросил якорь пароход «Великий князь Константин», следующий в Трапезунд.

Погрузив на борт тринадцать ящиков, набитых самыми разнообразными вещами, полученными в подарок и купленными в России и на Кавказе, Дюма и его спутники поднялись на палубу «Великого князя Константина» и в двенадцать часов дня пришли в Батуми – самый южный русский порт на Черном море. Здесь кончались владения Российской империи и кончалось путешествие по ее просторам великого писателя и выдающегося путешественника Александра Дюма-отца.

Теперь же, уважаемый читатель, вспомните, пожалуйста, как и в каких условиях писал черновик своих путевых заметок Дюма. Весьма редко попадал он в идеальные для такой работы условия, считанные разы – в Петербурге, в Москве и в Тифлисе – удавалось писателю с головой окунаться в любимое дело, чаще же всего записки делались на ходу – на почтовых станциях, в случайных лачугах, а то и при свете костра под открытым небом. «Путевые впечатления в России» Дюма писал как дневник, да и то в черновом варианте, во время самой поездки по России и Кавказу, а уже окончательно обрабатывал материалы и готовил рукопись в 1860—1861 годах в Париже и Неаполе. Между самим путешествием и публикацией книги прошло всего два года, но что это были за годы! В России рухнуло крепостное право, и это обстоятельство следует учитывать при чтении книги Дюма. Следует учитывать и то, что эти записки писал не просто великий романист, но и издатель, привыкший много зарабатывать, и весьма ответственный перед своими подписчиками. А Дюма понимал свой долг перед ними как представление на их суд художественного произведения – интересного, занимательного, даже захватывающего, но вместе с тем содержательного и поучительного. И, надо сказать, всем этим требованиям его путевые записки абсолютно соответствуют.

Однако же даже среди его откровенных почитателей нашлось немало таких, которые удостоили великого писателя нелестной оценкой. Эта книга – не ученый литературоведческий труд, и поэтому здесь неуместно приводить перечень педантов, которые неодобрительно отозвались о Дюма-историке. Поэтому ограничимся одним лишь Андре Моруа, пожалуй, самым известным из исследователей его творчества.

…Моруа стал членом Французской академии – «Академии Бессмертных» в 1938 году, находясь на вершине славы, он выпустил в свет одну из своих лучших книг – «Три Дюма», в которой рассказал об отце романиста Александре Дюма, знаменитом кавалерийском генерале Наполеона Бонапарта, о самом писателе и о его сыне – известном драматурге.

В его книге все три Дюма – живые люди со своим богатым внутренним миром, сложной и интересной психологией. Однако оценки некоторых, присущих им качеств, не всегда объективны и оказываются весьма зависимыми от ранее устоявшихся традиций и стереотипов. Так обстоит дело и с осознанием роли Дюма-историка, которая сильно принижена Моруа.

Приведем лишь несколько наиболее типичных суждений Моруа на этот счет.

Говоря о том, почему у Александра Дюма-отца возник интерес к истории, точнее к истории правящих верхов Франции, Моруа объяснял это следующим образом: «Людям, которые делали историю и были свидетелями грандиозных переворотов, хотелось заглянуть за кулисы столь недавнего прошлого. Но чтобы заинтересовать толпу жизнью королей и королев, фаворитов и министров, надо было показать ей, что под придворными нарядами таятся те же страсти, что и у простых смертных». Однако, Моруа считал, что Дюма выступал лишь в роли занимательного повествователя, довольно легковесного рассказчика, весьма поверхностно знакомого с историей. «Он не был ни эрудитом, ни исследователем. Он любил историю, но не уважал ее. „Что такое история? – говорил он. – Это гвоздь, на который я вешаю свои романы“. Дюма мял юбки Клио, он считал, что с ней можно позволить себе любые вольности при условии, если сделаешь ей ребенка. А так как он был смел и чувствовал себя на это способным, он не был склонен выслушивать мелочные признания, поучения и попреки этой несколько педантичной и болтливой музы». Рассказывая это как истину в последней инстанции, Моруа считал свой приговор Дюма окончательным и не подлежащим пересмотру. Более того, Моруа был уверен, что и сам Дюма относится к себе как к историку более чем скептически. «Он знал, что как историка его никогда не будут принимать всерьез… Он не обладал терпением, необходимым для того, чтобы стать эрудитом, – еще раз подчеркивает Моруа, – ему всегда хотелось свести исследования к минимуму. Он испытывал необходимость в сырье, переработав которое, он мог бы проявить свой редкий дар вдохнуть жизнь в любое произведение».