– Здравствуйте, – сказал он. – Прожогин Игорь Петрович.
Сергей Сергеевич кивнул, а Моветон сказал:
– Проходи, Игорь, садись.
Прожогин был молод, но не пацан, лет за тридцать, выше среднего и плечист. На сотрясателя основ Коперника он похож не был. На упрямца и обладателя сквернейшего характера Джордано Бруно тоже. Прожогин вообще ни на кого не был похож. Даже, как выяснилось, на своего папашу. Если, конечно, его папашка не был мордастым, с налитыми щеками и хитрыми глазками неандертальцем. Именно с ним, с неандертальцем, сделав поправку на укороченность ушей и человеческую стать, можно было сравнить Прожогина. (Забегая вперёд, отметим, что ушами Прожогин всё-таки шевелить умел, и даже неплохо.)
«Вот вылупятся такие, – продолжал злиться Сергей Сергеевич, – намудрят, а ты потом расхлёбывай».
– Ну-с, Игорь Петрович, – протянул он, – что скажете? Почему нам всё сворачивать придётся?
– Сворачивать? – будто не понимая, переспросил Прожогин и глубоко вздохнул, собираясь, видно, возразить. Но Сергей Сергеевич его опередил:
– Доложите суть вашего открытия.
Прожогин взглянул на Моветона, как бы спрашивая, насколько быть откровенным.
Тема секретная. Но и секреты секретам рознь. Тайной могут быть количество и наличие, характеристики и особенности. В данном же случае секретным было само Знание. Всю свою историю человечество, словно младенец, тыкается в этот мир, тянет всё в рот, пробуя на вкус, и в результате знает о его, мира, строении примерно столько же, сколько и младенец. Мир в его понимании – игрушка, которую хочется сломать, чтобы выяснить: а что же у неё внутри? История познания мира земным человечеством – это история попыток его разрушения. Попыток, слава Богу, пока неуспешных. Именно – слава Богу. Вера в Бога, облачённая в цветастые одежды религий, сильно притормозила процесс научного познания мира, отвлекая массу умов от этой деятельности. Но есть и обратный пример: введённый в СССР атеизм стал рычагом прорыва в научной работе страны.
Моветон одобрительно кивнул: валяй, мол, на всю катушку.
– Общеизвестно, что Галилео Галилей, – начал свой доклад Прожогин, – проводил опыты, бросая с Пизанской башни шары из тяжёлых и лёгких материалов…
«Так вот чья слава не даёт покоя этому парню», – подумал Сергей Сергеевич.
– Так значит, Прожогин, вы в рабочее время экспериментировали, опровергая возможность решения поставленной задачи? – язвительно, с оттенком угрозы прервал он докладчика. – Очень интересно.
– Вовсе нет. Я только хотел напомнить, что в сознании людей укоренилась мысль, будто независимость скорости свободного падения от массы тела была открыта Галилеем, как вы сказали, экспериментально.
– А разве не так? – спросил Юлий Борисович.
– Нет, он пришёл к фундаментальному заключению без всяких опытов, основываясь лишь на логических рассуждениях.
– Надо же! – заинтересовался Сергей Сергеевич. – И каких именно?
– Предположим, думал Галилей, – тон Прожогина стал наставительным и монотонным, – что тяжёлые тела падают быстрее лёгких. Тогда, присоединив к тяжёлому телу лёгкое, мы должны были замедлить его падение. Однако суммарная масса тяжёлого и лёгкого тел больше массы одного тяжёлого. Следовательно, – Прожогин многозначительно посмотрел на собеседников, – соединённые вместе тела должны падать быстрее, чем одно тяжёлое. Но связка не может падать одновременно и медленнее, и быстрее, чем одно тяжёлое тело. Соответственно, заключил Галилей, скорость падения всех тел одинакова и не зависит от их веса.
