Призмы. Размышления о путешествии, которое мы называем жизнью - страница 4

Хотя эго-сознание, которое мы все так высоко ценим, служит конкретной цели, а именно – принимает решения, помогающие нам ориентироваться в опасностях и обещаниях повседневной жизни, оно также подвержено силам, о которых не может знать. В конце концов, общая проблематика бессознательного заключается в том, что оно бессознательно. Так что сортировка и отсев влияний, выбор, результат и все их последствия, которые я наблюдаю у своих пожилых пациентов, – это то, как сама психика информирует, возможно, учит, возможно, корректирует краткое правление эго в качестве самозваного суверена.

Но давайте сначала прочтем Юнга:

«Филемон и другие образы фантазий помогли мне осознать, что они, возникнув в моей психике, созданы тем не менее не мной, а появились сами по себе и живут своей собственной жизнью. Филемон представлял некую силу, не тождественную мне. Я вел с ним воображаемые беседы. Мой фантом говорил о вещах, которые мне никогда не пришли бы в голову. Я понимал, что это произносит он, а не я. Он объяснил, что мне не следует относиться к своим мыслям так, будто они порождены мной. „Мысли, – утверждал он, – живут своей жизнью, как звери в лесу, птицы в небе или люди в некой комнате. Увидев таких людей, ты же не заявляешь, что создал их или что отвечаешь за их поступки“. Именно Филемон научил меня относиться к своей психике объективно, как к некой реальности.

Беседы с Филемоном сделали для меня очевидным различие между мной и объектом моей мысли. А поскольку он являлся именно таким объектом и спорил со мной, я понял, что есть во мне нечто, объясняющее вещи, для меня неожиданные, которые я не готов принять»[9].

Давайте немного разберем этот абзац. Столкнувшись, как и многие из нас, с внутренним бунтом в середине жизни, Юнг решил не глотать обезболивающие таблетки и не искать гуру, в лице которого он мог бы найти авторитет, способный предложить ему ясность и направление. Вместо этого он решил посмотреть внутрь себя, обратить внимание на мысли, чувства, образы, которые наводняли его изнутри, и записать их или нарисовать. Стремясь распознать и понять эти внезапные всплески эмоций, он не только признавал их право на существование, но и наделял их достаточной осознанностью, чтобы они могли помочь ему осознать причины их появления. Возможно, его, как и всех нас, признать автономию бессознательного, инакость Другого, заставило появление депрессии, тревожного сна или разрушение психологических рамок. «Называя» Другого, он оказывал ему уважение и в то же время объективировал его настолько, что это позволяло вести с ним диалог. Только диалог – то, что он называл на швейцарском немецком языке[10]Auseinandersetzung, противопоставляющий сознательную жизнь эго «сознанию» Другого, которое до сих пор было бессознательным, – расширяет его.

Соответственно, Филемон – это имя, которое он дал или которое представилось ему для сверхъестественного олицетворения древней мудрости, которое, казалось, направляло бурю эмоциональных образов, наполнивших его. Как сообщается, Филемон и другие «говорят» ему, что он не выдумал их, но что они существуют в некотором роде как объективно «другие», поскольку противостоят эго в его ограниченности. Признавая автономию другого, Юнг начинает осознавать объективную реальность психического. Под