Она начала говорить сразу, без предисловий. Быстро, сбивчиво, рассказывая историю об исчезнувшем три дня назад муже. О том, как он ушел утром на работу и не вернулся. О бездействии полиции. О ее страхе и одиночестве.
Арион молча слушал, его лицо было непроницаемо, как маска. Он не задавал вопросов о муже, не делал пометок. Он наблюдал. Не за ней. За ее руками. Ее левая рука, совершенно бессознательно, совершала странный, повторяющийся жест. В паузах между фразами она поднималась, ее пальцы на мгновение зависали в воздухе примерно на уровне ее плеча, словно собираясь коснуться чего-то невидимого, а потом, словно спохватившись, рука снова опускалась на колено или на ремешок сумки. Этот жест был похож на танец мотылька, который бьется о невидимое стекло, снова и снова.
– Расскажите мне о вашем муже, – мягко, почти беззвучно попросил Арион, когда она выдохлась.
Она начала рассказывать. О его привычках, о том, как они познакомились. Но чем дольше она говорила, тем более призрачным становился образ ее мужа. Он был соткан не из плоти и крови, а из набора ритуалов и ожидаемых действий.
– Опишите мне комнату, где вы проводите больше всего времени. Вашу гостиную, – неожиданно попросил Арион.
Анна растерялась от смены темы, но начала описывать. Книжный шкаф. Диван. Торшер.
– А еще, – она на мгновение задумалась, – у окна стоит старый комод из темного дерева. Его еще моя бабушка покупала.
Ее левая рука снова совершила свой фантомный танец в воздухе, и на этот раз Арион понял. Она бессознательно указывала на ту высоту и то место, где в ее гостиной находился верхний ящик этого комода. Жест, отработанный годами избегания.
– В этом комоде, Анна, – голос Ариона был таким же тихим, но он пронзил пространство кабинета, – в верхнем ящике. Что вы там храните?
Она вздрогнула так, словно ее ударили. Она отдернула руку, как от огня, и спрятала ее за спину. Ее лицо исказилось. Это было уже не лицо женщины, потерявшей мужа. Это было лицо человека, которого застали на месте тайного, многолетнего преступления против самой себя.
– Ничего… – поспешно ответила она, ее глаза забегали. – Старые фотографии. Открытки. Ничего важного.
Она лгала. Это была очевидная, почти детская, прозрачная ложь. И Арион все понял. Настоящая драма была не в исчезновении ее мужа три дня назад. Настоящая драма была заперта в том самом ящике, к которому ее рука так отчаянно и так боязливо тянулась даже здесь, в его кабинете, через километры городского пространства. Ее тело помнило то, что разум отчаянно пытался забыть. И, не в силах больше выносить эту запертую пустоту, оно инсценировало новую трагедию, чтобы наконец получить право открыть этот ящик Пандоры.
Ложь Анны была хрупкой, как крыло того самого мотылька, чей бессознательный танец исполняли ее руки. Она повисла в тишине кабинета, и Арион не стал ее разрушать. Он дал ей время самой ощутить тяжесть собственных слов. Он молчал, и его молчание было действеннее любого вопроса. Оно было как зеркало, в котором она была вынуждена увидеть не то, что говорила, а то, о чем молчала.
Ее защитная броня, построенная из паники по поводу исчезнувшего мужа, дала трещину. Сквозь нее начало просачиваться что-то другое. Древний, застарелый, подлинный ужас. Ее дыхание стало прерывистым. Она смотрела на Ариона, но видела, очевидно, не его, а призрака из своего прошлого, который вдруг обрел плоть в этом тихом, безопасном кабинете.
