Кот не мяукал. Он не просил. Он просто присутствовал, констатируя факт своего появления. В его взгляде не было ни страха, ни заискивания. Только спокойное, глубокое, почти философское любопытство. Он смотрел на Ариона так, словно знал о нем все, включая то, чего Арион не знал о себе сам.
Обычно Арион не поддавался сентиментальным порывам. Его мир был миром упорядоченных идей, и животные в него не вписывались. Но было что-то в этом коте, в его молчаливом достоинстве, в его потусторонних глазах, что сломало его защиту. Это было похоже не на встречу, а на узнавание. Словно недостающий элемент его упорядоченной вселенной сам нашел его и теперь ждал на пороге.
– Потерялся? – спросил Арион в пустоту, прекрасно понимая, что ответа не будет.
Кот в ответ лишь медленно моргнул, сначала зеленым глазом, потом голубым. Это был знак согласия или, может быть, снисхождения.
Арион вздохнул и отступил на шаг, открывая дверь шире. Кот, не торопясь, с грацией, которой позавидовала бы любая балерина, вошел в кабинет. Он не стал тереться о ноги или обследовать территорию. Он прошел в центр комнаты, сел и снова уставился на Ариона своими разноцветными глазами.
Нужно было дать ему имя. «Тень» или «Эхо» были бы слишком очевидны, слишком литературны. Этот кот был чем-то большим. Он был воплощением самого процесса, которым Арион зарабатывал на жизнь. Наблюдение. Вслушивание. Присутствие.
– Кайрос, – сказал Арион вслух. Древнегреческое слово, означающее не хронологическое время, а неуловимый, решающий момент. Тот самый миг, когда нужно действовать. Момент истины.
Кот, услышав имя, издал тихий, глубокий, почти гортанный звук, не похожий на обычное мурлыканье. Он одобрил.
Арион закрыл дверь. Тишина в его кабинете изменилась. Она перестала быть пустой. Теперь в ней было другое дыхание, другое сердцебиение. Он прошел к своему креслу и сел. Кайрос еще мгновение посидел на полу, а потом одним плавным, бесшумным прыжком запрыгнул на стол и устроился на стопке бумаг, посвященных делу театра «Лабиринт». Он свернулся в тугой черный клубок, и его разноцветные глаза медленно закрылись.
Арион смотрел на него. Присутствие этого молчаливого, загадочного существа странным образом успокаивало. Оно было как якорь. Как подтверждение того, что даже в самом выверенном и рациональном мире есть место для необъяснимого. Для того, что просто приходит к твоей двери посреди ночи и меняет все, не говоря ни слова. Словно сама судьба решила, что в предстоящей битве с призраками ему понадобится союзник. И прислала ему того, кто видит в темноте лучше, чем кто-либо другой.
Ночь опустилась на город, укрыв его саваном тишины и далеких огней. В кабинете Ариона горела лишь одна настольная лампа, выхватывая из полумрака круг света на поверхности стола. В этом круге, как экспонаты под микроскопом, лежали бумаги – ксерокопии режиссерского сценария Ставрогина. Рядом, свернувшись в идеальный черный шар, спал Кайрос, его дыхание было тихим и мерным, как маятник старинных часов.
Арион отложил в сторону списки украденного по делу «Человека-дождя». Его рисунок был почти ясен, почти прозрачен, как вода, которую тот так ненавидел и которой был так одержим. Сейчас Ариона интересовал другой текст – более сложный, полный сносок, помарок и скрытых цитат.
Он снова надел тонкие перчатки и взял в руки сценарий Ставрогина. Листы были тяжелыми от исправлений, от энергии и ярости, вложенных в них. Текст был похож на поле боя. Какие-то реплики были вычеркнуты жирной черной линией, другие, наоборот, вписаны мелким, убористым, нервным почерком. Но Ариона интересовали не правки. Его интересовали пометки на полях. Короткие, отрывочные, как шифрограммы из подсознания режиссера. Он уже изучал их по фото, но держать в руках оригинал было совсем другим опытом. Он чувствовал фактуру бумаги, видел силу нажима карандаша.
