Огромный стол из черного дерева был девственно чист, за исключением ноутбука, стопки белой бумаги и идеально вымытой пепельницы. Порядок был обманчив. За столом, на стене, раскинулся настоящий центр управления этим безумием – та самая пробковая доска, которую он уже изучал по фотографиям. Теперь, вживую, она производила еще более сильное впечатление. Она была похожа на алтарь. В центре – фотография Алексея Орлова, как икона, и от нее во все стороны расходились красные нити, соединяя его с цитатами, диагнозами, схемами. Ставрогин не ставил пьесу. Он ставил эксперимент. И главным подопытным в нем был его ведущий актер.
Но Арион пришел сюда не за этим. Он уже знал это. Он подошел к самому темному, самому дальнему углу доски. Туда, где почти в тени, висела одна-единственная старая, выцветшая фотография. Два молодых человека на фоне какого-то театрального задника. Молодой, полный огня Ставрогин. И худой, темноволосый юноша с лихорадочным блеском в глазах и нервной улыбкой – Федор Каверин. Призрак.
Тень.
Арион смотрел на нее в упор. Под фотографией не было подписи. Она не была соединена ни с одной из схем. Это был единственный элемент на всей доске, который был никак не обозначен, никак не включен в общую систему. Словно его здесь никогда и не было. Словно он был приколот сюда бессознательно, в порыве ностальгии или вины, а потом сознательно проигнорирован. Вычеркнут.
И тут Арион увидел то, чего не мог разглядеть на цифровой копии. Он сделал шаг ближе, почти касаясь носом пробковой поверхности. Подпись под фотографией все-таки была. Но ее не просто не написали. Ее аккуратно соскоблили. Канцелярским ножом или лезвием. На доске осталась лишь едва заметная, но отчетливая царапина – пустое место, которое кричало о своем содержании громче любого слова. Кто-то очень хотел, чтобы этого имени здесь не было. Сам Ставрогин? Или кто-то другой?
Арион отступил на шаг. Ощущение дежавю, которое преследовало его с самого начала, стало почти невыносимым. Он видел эту схему раньше. Не эту конкретно, но саму ее логику. Логику, в которой всегда есть центральный, сияющий, громкий элемент, и есть что-то еще. Что-то, вынесенное за скобки. Что-то стертое, соскобленное. Незначительное дополнение, которое, на самом деле, является ключом ко всему.
«Главный персонаж пьесы – это не тот, кто больше всех говорит, а тот, о чьем отсутствии говорят все».
Он медленно обернулся. Кабинет, еще минуту назад казавшийся ему просто рабочим пространством гения-одиночки, теперь выглядел иначе. Он стал мавзолеем. Мавзолеем, в центре которого лежал не сам Ставрогин, а призрак того, кого он стер. И этот призрак был гораздо реальнее и живее всех сотен книг, стоявших на полках.
Глава 11: Вычеркнутое имя
Царапина на пробковой доске.
Этот шрам на поверхности, этот след от лезвия, был для Ариона красноречивее любого признания. Он стоял перед доской, как археолог перед надписью на стене гробницы, и понимал, что нашел эпицентр всего этого землетрясения. Не кровавое пятно на сцене, не пустые глаза актера, а этот маленький, грубый акт стирания.
Кто стирал? И зачем?
Первая, самая очевидная версия: это сделал сам Ставрогин. В какой-то момент, возможно, не так давно, он приколол эту фотографию из прошлого, поддавшись сентиментальному порыву или уколу вины. А потом, вернувшись к своему холодному, рациональному «я», он понял, что этот элемент нарушает чистоту его эксперимента, вносит ненужный шум. И он соскоблил имя Каверина, пытаясь символически вычеркнуть его не только со своей доски, но и из своей совести. Если так, то этот жест – признак глубокого внутреннего конфликта. Признак того, что призрак был для него более чем реален.
