– К оружию, к оружию! – вдруг отчетливо, но без всякой интонации, механическим голосом произнес Орлов, его взгляд был по-прежнему прикован к белизне потолка. – Пала кончина короля!
Голос был его, но слова – нет. Это были реплики. Обрывки чужого текста, которые, как призраки, продолжали жить в его опустевшем сознании, как эхо в пустом зале.
Арион сделал шаг ближе. Он молча смотрел на актера, пытаясь уловить хоть малейший сбой в программе, хоть одну оговорку, которая не принадлежала бы Шекспиру, а была бы его собственной. Но ее не было. Механизм работал безупречно.
– Быть или не быть… – прошептал Орлов, и по его неподвижной щеке медленно скатилась одна-единственная слеза. Она выглядела на его бесстрастном лице абсолютно чужеродной, неорганичной. Как капля масла на воде. Как запрограммированный спецэффект. – Вот в чем вопрос… Достойно ль…
Он не закончил. Его губы продолжали беззвучно шевелиться, повторяя заученный до последней запятой монолог. Он был Гамлетом. Не играл его. Он стал им. Кем-то, кто навсегда застрял между бытием и небытием, в холодном, безвоздушном пространстве своего собственного Эльсинора. Места, где все призраки были настоящими, а реальность – лишь плохой, дурно сыгранной пьесой.
И Арион понял, что если это и безумие, то оно было срежиссировано. Тонко. Изящно. Кем-то, кто точно знал, на какие струны нужно надавить, чтобы музыка человеческой души превратилась в этот тихий, монотонный, предсмертный вой. Кто-то заставил этого человека не просто играть сумасшедшего. Он заставил его стать им. И это было куда более жестоким преступлением, чем удар рапирой в сердце.
Телефон зазвонил поздно вечером, почти в полночь. Он разрезал тишину в кабинете Ариона, наполненную шелестом бумаг и тихим гудением ноутбука. Арион сидел в своем кресле, окруженный распечатками схем из кабинета Ставрогина и фотографиями с места преступления. Он не анализировал. Он пытался вслушаться, уловить музыку в этом хаосе, ритм, который ускользал от логики, но был ясен для интуиции. На экране высветилось «Ева Ростова».
Ее голос был лишен театральной усталости недавнего дня. В нем звучала другая нота – обычная, рутинная досада следователя, столкнувшегося с бессмысленной, иррациональной загадкой, которая выбивалась из стройного ряда понятных преступлений.
– Ветров, прости, что отвлекаю от высокого искусства, – в ее голосе слышалась неприкрытая ирония. – Есть для вас небольшая странность. Задачка для разминки ума. Чтобы вы не заскучали в своем Эльсиноре и не забыли, как выглядят обычные, нетеатральные грабители.
Он молча слушал, откинувшись в кресле. Он знал, что эти маленькие, странные дела были для Ростовой способом не столько попросить о помощи, сколько проверить его, бросить ему кость, посмотреть, как он ее разгрызет. А для него самого – способом не сойти с ума, переключаясь с одной аномалии на другую, как с радиостанции на радиостанцию, чтобы не зацикливаться на одной навязчивой мелодии.
– Серия квартирных краж, – говорила она, и на фоне ее голоса Арион услышал шум, который он не сразу идентифицировал, – шум сильного дождя за ее окном. – Уже пятая за месяц. В разных районах города, у абсолютно разных людей, никак не связанных между собой. Социальный статус, возраст, профессия – полный разброд. Объединяет их одно: никаких, абсолютно никаких следов взлома. Двери и окна закрыты изнутри, сигнализация отключена так, как будто ее отключал хозяин. И второе, самое странное – все ограбления происходят только во время сильного ливня. Будто вор приходит вместе с дождем. Ребята в отделе уже прозвали его «Человек-дождь».
