– Всё. Мы официально живём в мультивселенной.
– Или в коллективной галлюцинации, – предложил Даниэль. – Интересно, у какой из них меньше стандартное отклонение.
Элиза провела рукой по волосам.
– Это и есть формула воспоминания, коллеги. Мы не восстанавливаем события – мы выкапываем слои интерпретаций. И каждый из них – в определённом смысле истинен.
– Как археолог, который нашёл динозавра, а потом понял, что это курица, скрещённая с зонтом, – пробормотал Грегори.
– Главное – не сдаваться, – отозвалась Тиа. – И не забыть запустить модуль корреляции. Хотя бы ради самоуважения.
– Уже запущен, – сказал Даниэль. – Через два часа получим первую предварительную карту согласованности. Вдруг найдём кость. Или хотя бы перо.
Элиза улыбнулась. Улыбка была усталой, но настоящей.
– Вот и хорошо. Потому что если мы научимся выкапывать правду даже из падения стакана – у нас есть шанс. Не абсолютный, не бесспорный. Но шанс. И иногда истина – это не больше, чем это.
И в лаборатории, полной света, данных и сомнений, воцарилась тишина. На пару секунд. А потом Грегори тихо спросил:
– Кстати, кто-то заваривал кофе?
Потому что даже истина требует перерыва на кофе.
Глава 4. Эмпирический подход
Лаборатория дышала кондиционированной тишиной. В этой тишине слышалось всё: мягкое цоканье шагов по глянцевому полу, еле различимое гудение серверов, электронное посапывание сканеров, шорох бумаг, и, разумеется, периодическое постукивание ногтем по монитору, как будто от этого могли измениться данные.
– Если бы истина была чашкой кофе, – пробормотал Грегори, стоя у третьего терминала слева, – то я бы уже напился до галлюцинаций.
– Ты уже говоришь как человек, который видел галлюцинации, – заметила Тиа, не отрываясь от поля ввода. Её пальцы плясали по клавиатуре, как будто от них зависела орбитальная стабильность спутника. А может, так оно и было – в пределах этой лаборатории, «Алетейя» уже была искусственным спутником вокруг чего-то гораздо более туманного: человеческого восприятия.
– Сосредоточьтесь, – раздался голос Элизы. Он был одновременно спокойным и стальным. Она стояла у главного интерактивного табло, где отображались десятки разноцветных линий – пересекающихся, расходящихся, закручивающихся в фракталы. Каждая из них была воспоминанием. Или, по крайней мере, тем, что кто-то считал воспоминанием. Элиза смотрела на них, как моряк на карту прибрежных течений, только вместо воды – поток сознания, вместо глубины – когнитивное искажение.
– Что ж, – проговорила она, – сегодня у нас первый полномасштабный эксперимент. Итак, команда: пятьдесят добровольцев, один простой инцидент, и наш протокол в действии.
– Простой инцидент – это если ты в него не вляпался, – буркнул Даниэль, зевая. Он сидел в кресле с наклейкой «НЕ РАССКАЛЫВАТЬ СТУЛ: ТУТ СИДИТ МЕТОДОЛОГИЯ», подпёр голову рукой и вёл внутренний монолог на двух языках одновременно – испанском и скептицизме.
– Напоминаю, – вмешалась Тиа, – мы моделируем событие: падение стакана. Один, один-единственный стакан, падает с лабораторного стола. Мы собираем пятьдесят описаний того, что видели. И смотрим, насколько совпадут реконструкции.
– Почему именно стакан? – поинтересовался Грегори. – Мы же могли уронить что-то более драматичное. Микроскоп, например. Или Даниэля.
– Даниэль не входит в категорию «повторяемых объектов», – отозвалась Элиза. – Он слишком субъективен.
