– Спасибо, я чувствую себя уникальным снежинкосом, – фыркнул Даниэль. – Давайте уже ронять посуду. Или истину. Что упадёт громче.
Через двадцать минут всё было готово. На длинном столе, идеально выровненном по координатной сетке, стоял прозрачный лабораторный стакан. Вокруг – камеры, сенсоры, тепловизоры, анализаторы движения глаз, записыватели волн мозга, эмоций, химического состава дыхания и даже один экспериментальный нейроинтерпретатор, который обожал глючить в ответственные моменты.
– Убедитесь, что запись идёт на всех каналах, – бросила Элиза.
– Идёт, – отозвалась Тиа. – Я даже переподключила резервные каналы. Вдруг истина прячется где-то между строчек кода.
– Даниэль, ты готов?
– Как будто от меня зависит, в какую сторону полетит гравитация, – сказал тот, беря стеклянный стакан двумя пальцами. Он поднял его в воздух, как ритуальный артефакт.
– Только не произноси заклинания, – предупредил Грегори. – У нас тут и так эпистемологическая дестабилизация.
– Раз, два…
Он отпустил стакан.
Стекло ударилось о пол и разлетелось с пронзительным звоном, который прокатился по помещению, как вздох истины. Секунду спустя воцарилась та самая лабораторная тишина, только теперь с послевкусием катастрофы.
– Отлично, – сказала Элиза. – Теперь – опрашиваем.
Следующие трое суток стали карнавалом когнитивной субъективности.
Пятьдесят человек дали пятьдесят версий. Некоторые совпадали в том, что стакан был стеклянным. Другие настаивали, что он был синим. Один утверждал, что это был не стакан, а колба. Другой – что это был звонок. Пятеро – что он вообще не разбился. Двое – что он упал вверх. Один описал, как видел отражение падающего стакана в линзах Грегори, и на основе этого сделал вывод, что всё событие было инсценировкой.
Грегори, услышав это, отреагировал с философской сдержанностью:
– То есть я – не человек, а голограмма, созданная для симуляции падения посуды? Интересно. Кто тогда платит за мою ипотеку?
Тиа просматривала данные, сидя в позе человека, на которого одновременно упал объём Канта, Фуко и инструкции к принтеру. Её интерфейс был полон всплывающих окошек, линий разногласий и температурных шкал доверия.
– Элиза, – сказала она наконец, – мы не просто получили расхождения. Мы получили… фейерверк.
– Конкретнее, – потребовала Элиза.
– Некоторые участники настаивают, что стакан падал в слоу-мо. Один утверждает, что стакан не разбился, а исчез. Трое говорили, что слышали музыку. Один – что видел, как ты, Элиза, лично его разбиваешь. Хотя ты стояла в другом конце зала. Это не просто шум. Это опера.
– Опера когнитивного расхождения, – вздохнул Даниэль. – Где каждый человек – примадонна.
Анализ данных занял ещё четыре дня. В это время команда спала по два часа, питалась печеньем из автоматов и рассуждала о природе истины на фоне залипающих графиков.
Когда система наконец выдала предварительную модель «объективной версии», Элиза молча смотрела на экран.
– Мы ввели 50 описаний, – проговорила она. – И из них нейромодель реконструировала, что…
– …стакан упал с высоты 1.18 метра, – продолжила Тиа, – под углом 37°, со скоростью 2.9 м/с, сделал три качающихся движения, задел край стола, отлетел на 12 см и разбился на 18 фрагментов. Вероятность модели – 87.4%.
– Учитывая то, что 11 человек утверждали, что видели кошку, – вставил Грегори, – это довольно убедительно.
– Кошки не было, – сказала Элиза.
