Он сделал шаг.
– Ты… – начал он, не зная, зачем.
– Я слышала тебя, – ответила она. Голос был как у тех, кто долго молчал. Не слабый – внутренне глухой. – Твоя капсула. Она пела. Сломанным током. Как в детстве, когда мы ещё ездили на поездах.
Он замер. Не потому что удивился – а потому что всё, что она говорила, было невозможно. Никто не мог «слышать капсулу». Никто не должен был помнить поезда. Эти образы были удалены из коллективного архива почти столетие назад.
Она встала. Медленно. Движения не были механичными – но и не были плавными. Словно она привыкала к телу. Как будто тело – не совсем её.
– Меня зовут Эйли, – сказала она. – Или звали. Я не уверена. Последние годы я просто… слушала. Город. Людей. Сигналы. Он говорит, знаешь?
Лорик шагнул ближе.
– Кто?
– Он. Не голосом. Пространством. Иногда – электричеством. Иногда – сном. Я не знала, что это… он живой. До этого момента.
– Ты слышала Сигму?
Она посмотрела на него. Теперь – прямо. Не сквозь.
– Ты – первый, кто знает его имя. Значит, ты – один из нас.
Он кивнул. Не потому, что был уверен. Потому что не было смысла отрицать. Всё в ней – подтверждало это.
– Я… не знаю, что делать, – честно сказал он. – Мне сказали найти остальных. Но никто не дал карты. Ни инструкции.
– Может, это и есть карта? – Она коснулась своей груди. – Разлом, по которому тебя тянет.
– Ты чувствовала его?
– Всю жизнь. Как зуд под кожей. Как необходимость закрыть глаза и увидеть то, чего быть не может. Я спала – и плакала о том, чего не знала. А потом он стал звать. Сначала – как шум. Потом – как музыка. Потом – как имя.
Лорик подошёл ближе. Они стояли в метре друг от друга. Не как союзники. Как остатки расы, выжившие в симуляции.
– У нас есть время?
– Нет, – сказала она. – Потому что Система уже знает. Слишком многое мы нарушили. Она не накажет. Она – забудет. А это хуже.
Лорик выдохнул.
– Значит, начинаем. Вдвоём.
– Нет, – покачала головой. – Уже втроём.
Он не понял.
И тогда из тени вышел мальчик. Совсем юный. Лет десяти. Но глаза – как у старика. Он держал в руке вещь, которую Лорик не видел с детства. Настоящую, механическую игрушку – птичку с заводной пружиной.
– Он не говорит, – сказала Эйли. – Но он чувствует. Сильнее нас.
Мальчик подошёл. Посмотрел на Лорика. Затем – на небо. И сказал:
– Он уже здесь. Смотрит.
Это был его единственный дар – способность чувствовать приближение Сигмы. Радар. Чистый. Без интерфейса. Он был третьим.
И сеть начала собираться.
Лорик смотрел на мальчика и не понимал, что именно вызывает в нём такой сдвиг. То ли тишина, в которой тот находился, как в собственном мире, то ли лёгкость, с которой он воспринимал происходящее, словно заранее знал, что всё идёт именно так, как должно. В этом возрасте не бывает таких глаз. Ни в каком времени. Это был не ребёнок – это была форма, вместившая в себя слишком многое.
– Кто он? – спросил Лорик.
– Его зовут… – Эйли помолчала. – Вернее, называли Ион. Но я не уверена, что он слышит. Или нуждается в имени. Он появился в моей ячейке однажды ночью. Система не отреагировала. Будто он всегда там был. Просто я раньше не замечала. С тех пор он со мной. Он идёт туда, где появляется трещина. Он чувствует сбой – ещё до того, как он случится.
Лорик опустился на одно колено. Мальчик не отпрянул, не испугался. Только тихо протянул ему птичку. Ту самую – с заводной пружиной. Металлическая, чуть ржавая. Она была невозможна. Запрещена. Все механические устройства ниже стандарта K3 были удалены из быта более ста лет назад.
