Профиль польки - страница 25

И вдруг за спиной зазвучало проникновенно:

Я оглянулась, замерев. Позади шла пара. Она тихая такая, кроткая, похожая на буфетчицу из профсоюзной столовой позднего застоя, он – вальяжный, самоуверенный, эдакий Дон Жуан в отставке. Подслушивать, конечно, нехорошо, но надо же было как-то компенсировать этот дурацкий вечер, и потом, волны плещут вдалеке, стихи на родном языке, он и она… Да любой суд меня оправдал бы.

– Ну, кто это? – между тем спрашивал кавалер, держа даму под локоток.

Дама явно тяготилась незнанием, и великодушный собеседник подсказал:

– Да это же Блок. Не узнали? А о чём эти стихи?

Дама напряглась сильнее. Мне вдруг стало её ужасно жалко, показалось, что этот экзамен тянется за ними по всей длине пляжа, как собака на поводке.

– Ну же, Маша, – не унимался спутник, – что вы так долго думаете, я больше не буду подсказывать, ну, быстрее.

– О женщине, – полувопросительно полуутвердительно ответила Маша как-то обречённо.

– А вот хрена, – удовлетворённо воскликнул любитель Блока громче, чем этого требовал интимный разговор о поэзии, – не про женщину это, мне Иван Петрович давно всё рассказал, и про стихи эти и про самого Блока.

Думаю, Блок бы поперхнулся.

И тут меня позвали. Как во сне, прервали на самом интересном месте. Пришлось ускорить шаги. Последнее, что я увидела, обернувшись ещё раз, так это как Маша, вытащив руку из полукольца спутника, быстро стала отходить в сторону, а кавалер растерянно восклицал: – Маша, вы куда?

Задрал, значит, стихами, подумала я, радуясь лопнувшему терпению женщины.

А послезакатье между тем медленно переходило в темноту, мы двигались к метро, читая по пути местные вывески: skovorodka, kalinka gifts, домашняя кухня – пирожки, чебуреки, самса, дом книги Чёрное море, рыба-fish, push – толкай от себя, специалист по болям, полный jazz, свежее мясо с фермы. Два мира, два шапиро. Смесь французского с нижегородским здесь прижилась прочно, возможно, навсегда.

Вообще, не зря съездили. Взгляд в себя одинокого человека, сидящего на заборе, как на насесте, и энергичное «хрена» после «Предчувствую тебя» того стоил. Если бы не три пересадки с выходом на поверхность и заходом обратно в чистилище, то и вообще было бы хорошо. Не выношу нью-йорскую подземку.

Я так давно вернулась из Вашингтона, что кажется, будто и вовсе там не была. Очень долго не могла подступиться к фотографиям, потому что первое впечатление было – совершенно ничего не получилось. Насколько мне понравился сам город, настолько же не понравились его изображения. Быть может, для меня он оказался самым трудным городом для съёмок, не знаю, почему.

Когда-то Аксёнов своё желание жить в Вашингтоне объяснил тем, что город чем-то напоминает ему Москву. Увидев в этот раз Вашингтон намного подробнее, чем когда-то, могу подтвердить: Аксенов был прав, это один их самых европейских городов в Штатах (после Сан-Франциско, как выяснится позже). Не отдельными улицами или кварталами, а целиком. Вашингтон вообще тяготеет в моём восприятии к этому определению – «самый», оставляя тем не менее пространство для «но» и «без». Самый чистый город, совершенно не по-американски, но в меру, без фанатизма; самый парадный, но без помпезности и гигантомании; самый государственный, но без лишних фанфар; самый беловоротничковый, что придаёт городу сходство с одной огромной компанией, где начисто отступает такое понятие, как рассовость. Когда во время ланча весь центр в едином порыве шагает по улицам в костюмах, галстуках, деловых платьях с одинаковыми пакетами с едой из ближайших кафе и ресторанов, ты перестаёшь отмечать белых, чёрных; деловой костюм необыкновенно уравнивает всех, и начинаешь прежде всего видеть лица, а не цвет кожи. И чувство уважительного удивления наполняет тебя, ибо непредставимо, как можно в дикую жару каждый день напяливать на себя офисный дресс-код и при этом выглядеть свежо.