Профиль польки - страница 23

А всё-таки как же притягателен импрессионизм Сары Мун, подумаешь ты завтра, не оглядываясь и не сравнивая, просто из любви к фотографии.

В нашем раю с сегодняшнего дня открыли сезон по сбору вишни и черешни, любезно сообщив об этом присланной открыткой, благодаря чему мы впервые попали на это мероприятие вовремя, а не под занавес, когда ты в лучшем случае можешь рассчитывать на потрескавшихся, истекающих соком сирот, которые оказались интересны только пчёлам, осам и мухам.

Так, вот, увидела я эти вишнёвые деревья, усыпанные ярко-красными точками, как будто природа взяла кропило и щедро побрызгала, благословляя на урожайность в этом году, и почувствовала, как древний инстинкт собирательства вдруг восстал во мне и вцепился намертво. За десять минут ведро вишни было собрано без малейших усилий, то есть, настолько без малейших, что запугивание всевышнего, мол, в поте лица будете добывать хлеб свой, показалось просто детской страшилкой. Я жаждала ещё и не хотела внимать голосу разума. Голос в мужнином лице пытался вразумить: больше не съесть, она испортится. Не успеет, парировала я, сварю варенье, то самое, русское варенье, вон, Фирс знает. Ты же не ешь варенье – следующий аргумент. Буду. Но сахар – это же белый яд. Пусть. Но диета. Плевать. Ну, а черешня как же? Этот вопрос заставил меня немного остыть. В самом деле, как? Черешню я люблю меньше, чем вишню, но всё ж таки. В холодильник это богатство не влезет даже в виде варенья. После долгих препирательств сошлись на ведре вишни и ведре черешни.

Дух собирательства во мне проснулся, а нормальной хозяйки как-то не очень, а потому поставила я вишню с сахаром на огонь, а сама уселась читать очередной очерк о Греции замечательно талантливой Екатерины Федоровой, которая пишет об этой стране так, что хочется немедленно бросить все дела, домочадцев, и даже вишню, чёрт с ней, и мчаться в аэропорт, чтобы часов через пятнадцать припасть к стопам несравненной Эллады. Ну, вот, сижу читаю, как два грека на рынке размышляют о том, что ели олимпийские боги (что пили, уже было выяснено), не в смысле, что амброзию, это понятно, а что собой представляла эта самая амброзия. И только я снисходительно хмыкнула, мол, что тут думать, вот как раз я эту самую амброзию и варю, как за спиной раздалось громкое змеиное шипение, и я резко обернулась, уже понимая, что произошла катастрофа. Бело-розовая пена вишнёвого Везувия пополам с красной лавой изверглась из кастрюли, и Геркулануму пришёл кирдык. Это вам не сбежавший бульон, вытер тряпкой, делов-то, это расплавленная лава сахара, тут же превратившаяся в обугленные куски, намертво приставшие к раскалённой плите. Ну, кто ж так варит варенье? Где неусыпное внимание, где слежение за собирающимися пузырьками в центре медного таза (таза! да ещё медного, не кастрюли), где ложка наготове в одной руке и блюдце в другой, чтобы бережно собирать выступающую на поверхность пену, где это всё? О, Фирс, лучше бы я эту вишню насушила, да возами в Москву, в Москву…

Всё-таки надо избавляться от привычки гневить богов. Ах, тебе греческие байки милее вожделенной вишни? Ну, так получай. Кушай не обляпайся.

И, кстати, те базарные греки решили, что амброзия у богов – это был барашек на углях. Вот так вот. Промахнулась я. И ещё дзадзики. Но я от расстройства даже забыла, что это вообще такое. И вспоминать не хочу. Обиделась.