Профиль польки - страница 27

Прошло без малого двадцать лет, а, кажется, я до сих пор помню шуршание мелкой гальки под ногами в Люксембургском саду, тень под мостом Александра III, когда проплывали под ним на кораблике, аромат цветов и духов, разлитый по всем центральным улицам. И даже вывеску маленького ателье, уже закрытого, в витрине которого был выставлен такой умопомрачительный брючный костюм, что я не поленилась и приехала туда на следующий день, желая его примерить. Моего размера не оказалось, купила что-то попроще, но облик этого портновского совершенства сохранился в памяти навсегда. И именно после парижского сырного раблезианства, обалдевшая от того, что сыра может быть такое разнообразие, которого с головой хватит на целый магазин, я полюбила сыр, до этого практически его не евшая. Полюдила не как продукт даже, я по-прежнему могу без него легко обходиться, а как понятие, как золото-бриллианты, например, к которым я совершенно равнодушна, но к которым испытываю почтение за их способность подчинять себе миллионы.

А как забыть наши блуждания по Сент-Женевьев-де-Буа, куда мы отправились вдвоём, совершенно непонятые нашими американскими родственниками, которые только пожали плечами, что, мол, у вас за страсть таскаться на кладбища? И не объяснить. В самом деле – зачем? А шишка с могилы Бунина, которая долго пылилась на полке в московской квартире (ну, допустим), а потом с нами отправилась в эмиграцию вместе с каштаном, подобранным тогда же на каком-то парижском бульваре. Для чего? Мы достаточно легко относимся к материальным потерям, денежным в том числе, но пропади эта шишка, огорчение будет очень сильным. Что за странный литературно-исторический фетишизм.

А впервые попробованная в Париже фуагра? А официанты, похожие на полковников, разжалованных в сержанты: чин снизился, но надменность осталась? А день взятия Бастилии, когда армия братается с народом, и твоё удивление, глядя на это, – а что, так можно? Не просто можно, а нужно, и вот уже маленький Макс, замурзанный от поедания солдатского пайка, с восторгом перебирает в бронетранспортере всякое военное, пока не натыкается на автомат и не всовывает его мне в руки: мама, давай фотографируйся. Я пытаюсь отнекиваться, но кто меня слушает. Так и стою на фото с голыми плечами, но с автоматом, глупо улыбаясь. И такая худая… эх…

Пишу и думаю, что вот это – мне в Париж по делу срочно – как-то сильно, почти болезненно схватило за руку и не отпускает. Довольно давно. Может быть, пора туда вернуться, даром, что в мире, да что в мире, в Европе ещё столько всего не посмотреного. Вернуться, пока сходство, по ехидному замечанию всё того же Макса, с гисантом, скажем, Екатерины Медичи или Марии Австрийской в Базилике Сен-Дени не стало окончательным и уже неизменным.