– Да, Ваше Величество, – выдавила я.
Уголок его рта дрогнул, словно в намёке на улыбку.
– На первый звон ты приносишь завтрак и ставишь поднос сюда, – он указал на край стола. – На третий звон – обед, на шестой – ужин.
Я взглянула на круглый столик в углу, накрытый белой скатертью. Он был изящным, идеально подходящим для трапезы.
– Почему вы едите за рабочим столом, когда у вас есть такой красивый обеденный? – вырвалось у меня.
Он замер, и я поняла, что нарушила его правило. Его вздох был тяжёлым, почти раздражённым.
– Я всегда ем один, – сказал он. – Могу заодно работать. И не перебивай.
Я сжалась, но он продолжил, будто не заметил:
– Никогда не задавай мне вопросов. Ты одна будешь убирать мои покои, стирать бельё, заботиться о гардеробе. Ты будешь стоять рядом на важных встречах и сопровождать меня на приёмах с другими правителями. Полагаю, ты не умеешь прислуживать за столом.
– Нет, Ваше Величество, – пробормотала я, чувствуя, как земля уходит из-под ног.
Он скрестил руки и покачал головой.
– Тогда начнём с малого. Ты будешь со мной сегодня, завтра и послезавтра, пока твои манеры не станут приемлемыми.
Сердце заколотилось при мысли о том, чтобы быть запертой в его покоях, стоять по стойке смирно и молчать. Он подошёл к гардеробу, вытащил шёлковую рубашку и вернулся. Я старалась стоять прямо, глядя на стену, но его близость заставила меня вздрогнуть. Он остановился слишком близко, и я почувствовала тепло его дыхания.
– Шьёшь? – спросил он.
– Немного, Ваше Величество, – неуверенно ответила я.
Он сунул мне рубашку, и я едва удержала её дрожащими руками.
– Ты будешь шить мои рубашки.
Я посмотрела на ткань – мягкую, белоснежную, с едва заметными швами. Подняв взгляд, я случайно заглянула под край его маски и увидела глаза – зелёные, тёплые, совсем не подходящие его холодному образу. Я ахнула и тут же опустила взгляд.
– И никогда не упоминай мои рубашки, их покрой или то, что ты их шьёшь, никому! – рявкнул он.
Я съёжилась, не понимая, почему он так разозлился. Кому какое дело до его рубашек? Его паранойя пугала, и я решила быть осторожнее. Если он так одержим тайнами, он действительно может быть безумцем.
– Да, Ваше Величество, – прошептала я.
Он отошёл к столу, а я взглянула на гардероб. Полки были забиты такими же рубашками, каждая идеальная. Я не удержалась:
– Но у вас их так много…
Он не ответил, но я почувствовала его раздражение.
– Корзинка для шитья у кресла, – сказал он, садясь. – Некоторым девушкам помогало разобрать рубашку, чтобы понять, как она сшита.
Я подошла к креслу у окна и села, стараясь устроиться изящнее, когда услышала его вздох. Рубашка оказалась невероятно сложной: двойной слой ткани, швы спрятаны так, чтобы не касаться кожи. Я вертела её, теряясь всё больше. Зачем такие сложности? У подола я нашла странный шов – широкий, сделанный снаружи. Неужели шить придётся, засунув руку внутрь? Я открыла рот, чтобы спросить, но вспомнила его запрет и уткнулась в работу.
Мать всегда говорила, что я неуклюжа для шитья, и теперь я боялась, что испорчу всё. Взяв ножницы, я начала распарывать швы, стараясь не повредить ткань. Часы тянулись, плечи затекли, а солнце припекало шею через окно.
Я опоздала с обедом. Колокол зазвонил, а я всё ещё возилась с нитками. Вскочив, я бросилась на кухню, где Савва молча вручил мне поднос. Его взгляд был сочувствующим, но он не сказал ни слова. Я вернулась, поставила поднос, но король лишь кивнул, не отрываясь от бумаг.
