Звякнули стаканами и вновь закряхтели.
Геннадий заскрипел зубами.
– А я смеяться не хочу! – заявил решительно он. – Разве ты, Иван, по-мужицки живешь? Да я свою в порошок сотру, если выписывать такие кренделя будет. Пусть стану каторжным сидельцем, но удавлю суку! И тебе совет дам: отмутыскай ее хоть раз в жизни – глядишь, и паинькой обернется! Проверенное средство – века стоят за ним! Глянь на себя – сопли развесил. Эх, волюшка бы моя! Места мало бы было. Бабы любят кулак, а не сказки про белого бычка!..
Он говорил веско, словно забивал гвозди, а Иван был неподвижен и пьян. Смысл слов до него почти не доходил. Глаза налились влагой, будто морской соленой водой щипало их. Хотелось пить водку и ни о чем не думать. Пусть думают друзья – они большие философы перед чужим несчастьем. Он лежал на покрывалах, откинувшись на спину и всматриваясь в устланное звездами небо. Звезды расплывались в глазах сливающимся мутным мерцанием.
Он хотел знать, что там, за ними, в дальней дали, но не находил ответа. Черная безмолвная пустота загадочно пряталась за блестящим полотном звезд.
А мужики все пили и хорохорились, как петухи, надсадно шевелили свинцовыми языками, вываливая бессвязные сиплые ноты голосов.
Наконец друзья успокоились, легли спать и заклокотали гортанным храпом. Иван поднялся и пошел в сторону реки. Там всей тяжестью тела рухнул на корягу, которая лежала рядом с водой, и застыл.
Голова гудела, как высоковольтный провод, лицо стянула маска скорби, из желудка полз обжигающий змей огня, глаза покрылись мутной влагой печали.
«Зачем я любил? Зачем эта никчемная, бестолковая жизнь? К чему этот тупик страданий и как пробить стену непонимания, стык характеров? Как обрести вновь юношеские грезы любви?» – частоколом вставали в голове Ивана неразрешимые вопросы.
Он смотрел на идеально гладкое, мерцающее в отблесках звезд зеркало воды и, кажется, различал под пеленой этой глади слепую темень глубин. Там мир тоже существовал, но своей обособленной, еще более унылой, еще более дикой жизнью. Там не царствует власть любви, но там тоже страсти, эмоции, зло…
– А где же тот рай души, что тешил с детства своими яркими красками и добрыми образами? – шептал Иван, кусая губу в кровь.
– Нет его здесь, – ответил кто-то.
– Знаю! – подтвердил шепот, выпавший из уст его.
Слабый ленивый валик воды плюхнулся о песчаный берег и зашуршал монотонно и жалобно в своем исходе. Ш-ш-ш-ш…
В песке глубоко сидит древо закидушки, и леска с колокольчиком мерно, в такт исчезающей волне, колеблется, натягивается как струна, потом покорно ослабевает.
Иван задавливает подбородок в ладонь и закрывает одеревеневшие веки. Все тело проваливается в какую-то яму и остается в ее бездне…
Его слух режет пронзительный звон колокольчика. Спросонья рыбак интуитивно тянется к нему. Раздается всплеск, голова падает в воду. Иван чувствует освежающую прохладу на горящем лице. Становится приятно. Вскоре он начинает задыхаться, делает глубокий вдох, но вместо воздуха рот наполняется водой. Он хрипит, давится ей и откатывается на спину. Он слаб и бессилен…
