Перед внутренним взором вдруг явственно предстала картина: собственная, до боли знакомая и родная голова Люка на серебряном блюде среди заветрившихся розочек из вареной свеклы и в обрамлении картошки и соленых огурчиков…
Остро захотелось выпить. Но Люка после всего произошедшего дал себе страшную клятву более никогда в жизни не прикасаться ни к каким возбуждающим или дурманящим разум средствам. Включая алкоголь. Это оказалось… сложно, но приходилось терпеть.
— Вот только не делай такое кислое лицо, Люка! — Арнетта Бремер даже ногой притопнула, глянув на скривившегося в болезненной гримасе сына. — Ты говоришь, что возмущен ложью Джеммы, которая, может, и не ложь вовсе, зато теперь открыто врешь мне сам! «Нет», понимаешь ли! Я же вижу, как ты эту девушку обнюхивать всякий раз принимаешься! Давно бы уже начал ухаживать за ней: подарочек небольшой, ни к чему не обязывающий, театр, ресторан, наконец. Твой отец, пусть земля ему будет пухом, за мной так красиво ухаживал, так красиво… — Арнетта выудила из своей неизменной сумки платочек с вышитой монограммой и аккуратно приложила его к краешку правого глаза.
Люка внутренне заскулил: «Единый бог, вот только не это! Только пусть она не включает свою слезодавилку!» Но Арнетта ее все-таки включила, и дело предсказуемо кончилось тем, что Люка и сам плевал «в баночку», и позволил взять пробы слюны у спящих малышей, после чего все это аккуратно отправилось в явно заранее приготовленные для этого стерильные пакетики.
Глянув на них и как-то сразу поняв, что Арнетта Бремер ни секунды не сомневалась в том, что сумеет добиться от сына всего, что захочет, Люка загрустил окончательно и во избежание нового приступа плохо контролируемой злости на родительницу перенес свое внимание на мирно спавших детей. Их нежные мордашки, носики-кнопки и маленькие ручки неизменно приводили его в благостное состояние.
И даже мысль о том, что дети чужие, что Джемма нагло врет по поводу того, кто является их настоящим отцом, не убивала нежность к малышам в душе Люка. Эти невинные создания не могли отвечать за поступки своей скользкой мамаши-лгуньи…
Язык так и чесался назвать девицу еще и развратной («Нагуляла где-то, а теперь...»), но совесть не позволяла. Просто потому, что посреди всех этих размышлений гнилым зубом торчало напоминание о том, что не Джемма вешалась на Люка, а, наоборот, он сам кинулся на нее. Кинулся и… Люка затряс головой и попытался заставить себя опять думать только о детях.
Вот, кстати, тоже вопрос: как невысокая, худощавая и вообще немного мужиковатая из-за сильного, даже местами мускулистого тела и резкого, слишком прямолинейного поведения Джемма умудрилась произвести на свет сразу троих детей? Сколько добропорядочных женщин страдали оттого, что не могли подарить своим мужьям потомство? А тут — сразу трое!
Люка догадывался, что именно факт многоплодной беременности и мысли о том, что у Джеммы с ее финансовым положением не будет возможности просто даже прокормить детей, и подтолкнули ее к тому, чтобы «простить» Люка. Одна бы Джемма совершенно точно не справилась. Тем более что с развитием беременности работу пришлось бы оставить — с пузом у шеста не потанцуешь… И где тогда брать деньги на все? У настоящего отца этой самой тройни? Так его, похоже, и след простыл, раз он позволил чужому мужику оплачивать нужды своих детей. Вот Люка бы никогда… Эх…
