Девчонки-машинистки состроили такие многозначительные мины и так увлеченно углубились в свои бумаги, что сомнений не было – они это поняли однозначно. Я была в бешенстве и готова была растерзать Скребцова на месте! Но не решилась, предательски залившись румянцем, и только процедила сквозь зубы:
– Обсудим это позже.
Улыбаясь, довольный капитан направился в кабинет начальника штаба и скрылся за двойной дверью.
Потом это повторялось не раз. Я бесилась, стыдясь, а Скребцов все нес и нес мне продукты: шоколад, тушенку, чай, сахар… Я, сталкиваясь с ним случайно в коридорах просила, умоляла, угрожала, но он все равно приносил мне еду. Впрочем, постепенно это стало правилом, и никто подобным вещам больше не удивлялся. А я успокоилась и даже шутливо выговаривала ему, если он приходил в штаб с пустыми руками. Приятно было видеть его замешательство. Так же шутя, я помогала ему выйти из затруднительного положения.
Мы подружились. Порой, обнаружив меня стоящей за сараями, он подходил, демонстративно вытаскивая из кармана галифе сухарь, и начинал его грызть, соревнуясь со мной. Его солидарность меня умиляла, смешила, я воспринимала его уже своим, почти родным, и била своим маленьким кулачком в его упругое плечо, но так и не смогла снизойти до него с высоты шестнадцати этажей разделяющих нас лет! Я уже называла его «мой милый Алешенька», рассказывала все, что знала о родном городе: от литературной и художественной богемы жившей в нем, до экспозиций Эрмитажа.
Однажды он спросил меня о Герарде Доу. Я этому очень удивилась. Мы докурили и уже направлялись к штабу.
– Откуда у вас такие глубокие познания в искусстве, Алешенька? – спросила я, поправляя наброшенную на плечи шинель, – мне казалось, что по складу ума вы технарь. Герард Доу – не очень известный широкой публике художник, его изучают только специалисты и принадлежит он к кругу «малых голландцев», между прочим, ученик самого Рембрандта.
– Вы правы, Анна Владимировна, я технарь. Хотел связать жизнь с астрономией. Очень мне нравился этот предмет!
– Тогда при чем здесь Доу?
– У меня дома над кроватью висела репродукция его картины «Астроном».
– Вот как? Знаменательно. Связь времен, поколений и даже симбиоз искусства и науки в одной репродукции… Известная работа. Но мне больше по душе его картины «Девушка в окне « или «Старуха со свечой»…
Тут я поскользнулась на весенней грязи, взмахнула руками, шинель уже готова была соскользнуть с моих плеч, когда я почувствовала, что подхвачена у самой земли цепкими ладонями капитана. Он слегка подбросил меня, как неудобно схваченное бревнышко и теперь я лежала в захвате его рук, как влитая. Скребцов понес меня через грязь разъезженного телегами и автомобилями поля. Неожиданная мысль пронзила мозг:
«Я хочу ему понравиться. Я с самого первого дня хочу ему понравиться! Господи, зачем?! Или это заложено в каждой женщине? Очаровать, приручить, подчинить… Похоже, я подвернула ногу… Ах, да и черт с ней! Я закрыла глаза. Кажется, я бы так и сидела тихонько у него на руках – пускай меня несут эти надежные бережные руки вечно! А меня можно далеко унести – туда, где нет войны, где ее никогда не было, я совсем, совсем легкая… Как девочка. Килограмм пятьдесят. Наверное, даже нет и пятидесяти… Господи, куда он меня несет? Худую страшную бабу – одна кожа да кости, мне бы месяцок еще отъестся… Голова кружится… Отчего у меня кружится голова? У него такой красивый затылок… Я всегда хотела погладить эту щеточку коротко стриженых волос. Вот я решилась и погладила. Как приятно трогать мужские волосы! Мужские… Я и забыла, я все забыла… Он еще совсем мальчик… О, эти мальчики… Сколько их полегло здесь и растаяло в Ленинграде… Он меня поцеловал… Или я его? Какая разница? Голова кружится, кружится… Я еще так слаба… Или это не от слабости? У него за спиной на небе засветилась первая звезда.
