Петр умирал. Рука тянулась
бессильная к судьбе страны
на после… Ужасы разгула,
ложь, воровство, истомлены
плетьми, поборами крестьяне,
работный люд закожанел…
– Тут надо… если б знать заране…
господь, помедли – столько дел!
Бывало бито-перебито:
башки стрельцов клонились ниц…
Бывало пито-перепито
и перепорчено девиц…
Чего там кружкой – пей корытом! —
и слег, не поднимая глаз…
Судьба – царя? полубандита? —
не пощадила в этот раз.
Поспешное соборованье —
полунамек на с небом связь.
– А завещанье! завещанье! —
уже роптали, не таясь.
«Отдайте все…» – перо упало,
не дописав, владеть кому…
Снимали маску для металла,
на память рвали бахрому
от покрывала. Снова споры,
кому тащить такую кладь:
– От всепьянейшего собора
посуды некуда девать!
– Солдаты дюже отощали,
не платят года с полтора!
– Суда рассохлись! На Урале —
бунт! – Затаилась немчура!
Все сшито на живую нитку,
не столько дела – сколько вид.
Екатерина для прибытка
с гвардейцами и пьет, и спит,
награбить тщится Алексашка
для перезрелых дочерей…
«Великий Петр» – скорей промашка,
отрыжка диких прошлых дней.
Свои ль, чужие – все ровняли,
и он сровнять хотел, пока
дышал – и вот на одеяле
уже бессильная рука,
голов срубившая немало,
облапившая стольких баб!
«Отдайте все…» – толпа рыдала,
хотя не кончился этап:
тюрьма, кабак, фонтан с секретом —
туристам только б не в январь.
«Отец отечества…» – и это
единственный толковый царь!
В России так или иначе,
а все сведется к одному:
как ни был Петр неоднозначен —
не жить, однако, по уму…
Народ привык, ему едино:
беснуйся, режь, моли, проси —
царя «Великого» кончина —
старт новой сказки, гой-еси!
Какой ни явится наследник
или наследница (гадай!)
орет, не выстояв обедни:
– Свободна шея, запрягай!
Спустя века решит историк,
за что хвалить, на что пенять,
ну, а народ… так то же море:
шумит, о чем – не разобрать.
В очередное пепелище,
казалось бы, подняться над…
Хотя и наши толковища
по кухням разве что решат?
