Разговор с внуком - страница 2

Семен Михайлович! Легендарный командир Первой Конной. С ним рядом подтянутый человек в гимнастерке с аккуратной щеточкой каштановых усов – Климент Ворошилов, также легендарный герой Гражданской войны, первый красный офицер.

Буденный, улыбаясь, склонился над коляской: «О, да какой у вас бутуз!» В глазах пощипывает, я готов расплакаться от страха перед этим усатым большим лицом, но мама ободряюще смотрит на меня, и я моментально успокаиваюсь. «Подрастет – будет офицером!» – уверенно заключил Ворошилов.

Таким причудливым образом на углу Буденновского проспекта и Пушкинской и был предопределен мой дальнейший жизненный путь.

Интересно, что когда мой папа, бывший командир Рабоче-крестьянской Красной армии, лихой командир пулеметного эскадрона, пришел просить руки матери, то выглядел он вполне себе буржуазно: черный костюм-тройка, старомодный котелок, франтоватые усики под носом. Костюм дополняла трость с набалдашником. В этом, как мне кажется, угадывались привычки, усвоенные им за годы жизни в Питере, еще сословном Петербурге, где даже представители рабочего класса стремились подражать стандартам, принятым в буржуазно-чиновничьей среде.

Детские воспоминания держатся дольше других. Что удивительно, Сережа, у тебя все это еще впереди. Будешь стареть, будешь мудрее, и прошлое, которое, казалось бы, покрыто пеплом времен, вдруг станет удивительно ясным.

Клетки памяти начинают открываться, как соты в пчелином улье. Открываются, и появляется «мед памяти». Это очень специфическое ощущение… Я сам в это не верил, и когда мама начинала говорить о своем детстве, думал: «Ну как она помнит?!», а теперь и сам это понимаю…

Ранние впечатления, думаю, у всех носят отрывочный характер. Они не претендуют на системность и логику, зато в них таится ключ к будущему, к судьбе человека. Никому не интересны стариковские жалобы и ворчание. Поэтому я хочу говорить о своем детстве и юности.

В отличие от писателя Льва Толстого, который в автобиографической повести «Детство» утверждал, будто бы помнил себя с годовалого возраста, я более или менее отчетливо помню себя лет с четырех-пяти. Самые ранние мои воспоминания – ростовские. Тогда я еще не умел читать. Сначала воспринимал буквы как визуальную информацию, как некие объекты. Затем стал отличать одну букву от другой и понимать их значение, и, наконец, они слились для меня в цельный текст. Это была настоящая революция, перевернувшая мое сознание! Для меня мир, как я научился читать, словно поделился на до и после.

Жили мы с родителями в Нахичевани – районе Ростова-на-Дону, отданном для проживания армянам, переселенным из Крыма Суворовым по приказу императрицы Екатерины II. Их поселили там, чтобы спасти от уничтожения татарами. По крайней мере, так гласила официальная версия. Ростов и Нахичевань до начала XX века были двумя самостоятельными городами, хотя экономически и культурно взаимосвязанными. Их даже называли «женихом и невестой».

Благодарные армяне поставили Екатерине II памятник в Нахичевани. После революции этот памятник снесли и вместо императрицы водрузили на постамент Карла Маркса. Есть в этом какая-то злая ирония, игра судьбы: вместо немки Катеньки немецкий еврей Карл. Площадь тоже переименовали, назвав ее в честь властителя революционных дум – площадью Карла Маркса.

На площади, вблизи собора и базара, располагался ТРАМ (Театр рабочей молодежи) – громадное здание, построенное в конце XIX века и бывшее подлинным украшением города. До его постройки функции театра выполняли здесь зимой амбар в частном торговом здании на базаре, а летом – открытая сцена в клубе. В основу проекта честолюбивыми армянами был положен план Одесского городского театра.