– Юваль, остановись! Остановись, я тебя не трону! – кричала мама что есть силы.
Ногу ему лечили почти месяц, до середины сентября, и он пропустил всё самое интересное. А я с моей бандой увязалась вслед за колхозной бригадой в кедровник и две недели жила в балагане полной дикаркой, за столование помогая в сборе орехов и прочем.
Работа эта только кажется лёгкой. Сначала колотом стряхивают шишку на землю. Мы, ребятня, собираем её и несём к лущильному станку. У станка двое ребят, самых сильных, крутят ручки барабанов, и шишка летит в одну сторону, а орех с шелухой в поддон. Орех ссыпают в грохоты и трясут, а потом ещё и веют: бросают из совка на холстину, натянутую между двух деревьев, с тем чтобы освободить его от последнего сора.
Калить решили тоже на месте. Нечего тащить необработанный орех в посёлок, где дел невпроворот. Прокалённый орешек ссыпали в короба и мешки, – получилось много, даже пришлось в сусеках часть оставить. Обоз из трёх полностью нагруженных телег отправился в посёлок.
Подходили к концу последние мои относительно вольные дни. В октябре меня ждали школа и ученическая бригада. Все мы теперь знали: всё для фронта, всё для победы!
ХХХ
Наше звено из всего класса самое дельное. Остальные просто штаны протирают и сами ничего придумать не могут, головы из сена.
Мы после уроков подшиваем и штопаем колхозные мешки, мальчишки рубят лапник. Потом идём все вместе к трём колхозным лошадям, над которыми у нас шефство. К пяти часам можно расходиться по домам, но никто не уходит. Вместе делаем уроки, подметаем полы и топим печку в свою очередь, а если очередь не наша, то в счёт дополнительных обязательств учимся прясть и вязать, – нашему звену поручено к зиме научиться вязать носки. Трудно же это некоторым даётся!
Жизнь идёт своим чередом. Рано ударили морозы, а ещё все кругом только и говорят: Сталинград, Сталинград. Что за Сталинград? Наконец все узнали, что Сталинград – это котёл. Какой ещё котёл и почему все так радуются? Ничего не понятно.
Ну, ясное дело, наш колхоз и несколько соседних взяли повышенные обязательства, и теперь все соревнуются друг с другом. Да куда им, непутёвым, за нами-то успеть! Напрасные старания.
Весной стало необычно шумно в посёлке. Приехала неизвестно откуда целая орава, молодая, голосистая и без царя в голове, как дед Баир сказал. Это оказались вольнонаёмные, которые подрядились на рыбзавод в надежде убежать от голода, давно поселившегося в их голоштанных колхозах. Нам от этих переселенцев вышел один вред. Сначала подселили к деду трёх девиц, худых, как жердь, и горластых, что твой грач весенний, – они перевернули в доме всё, а делать ничего не умели. А затем нас и вовсе турнули в бараки, сказав, что жить теперь у Баира будут «специалисты». Вот, значит, каких специалистов ценных откопали.
Нам пришлось обживаться на новом месте, в наспех сколоченных сараюхах, которые ни одна печь протопить не могла толком; общими усилиями нескольких эвакуированных с детьми, которых повыгоняли из колхозных изб так же, как и нас, утеплили эту шарабуду и как-то приспособились. Долго мы вспоминали деда Баира и Алтан, с которыми не расстались, несмотря на переселение.
На озере почти сошёл лёд, и зеков погнали к тоням ставить сети. Как-то утром в воскресенье Станислав предложил мне пойти на берег, чтобы посмотреть, как зеки будут вытаскивать омуля: они, стоя по пояс в воде, тянули сеть и ухитрялись съесть, не прячась от конвоя, по три-четыре сырые рыбины.
