Размышления Иды - страница 26

После утренней дойки и других домашних забот собирались мы на окраине посёлка и шли на дело.

Хорошо утром в лесу. Сквозь сиреневую дымку, идущую от земли и поднимающуюся к небу между сосен, в чистом, невероятно ясном и гулком воздухе пробиваются и мелким решетом ложатся на траву первые солнечные лучи. Лес становится от этого прозрачным, воздух дрожит, как будто живёт сам по себе, а лёгкий ветер, идущий с ближних лугов, обходит пригорки, поросшие пурпурно-алым багульником, и гонит его аромат в глубину соснового бора. Сказочно терпким духом наполняется всё вокруг, всё трепещет и словно движется, а мы, очарованные, стоим несколько мгновений в полном оцепенении. Но уже нужно работать. Ищешь в роще островки, плотнее занятые черемшой, а мальчишки срезают лапник для коровников и бань; потом бежим все вместе на кряжистые возвышения и собираем цветы, выкапываем съедобные коренья. В иные дни и по два захода в лес делаем. Уже пошла черника, а за нею скоро придёт черёд подосиновикам, груздям, белым и кислой ягоде.

Затем идём к озеру. Ступаем по мокрому песку легко и высматриваем у камней взбугренные норки, где отлёживаются бычки, – их можно брать просто руками. Удрать они не успевают, потому что сонные.

Пришла мне мысль зачислить в нашу банду двух девчонок из соседней деревни, но дед Баир отговорил, сказав, что кто у шкур, того и мясо. При чём тут шкуры какие-то и мясо?

Спросила я об этом у него, а он ещё хитрее выдал:

– Долго делить будете, что наловите.

– Что наловим?

– А всё подряд. Потом ещё и виноватой окажешься. В большой охоте завсегда самый меткий виноват в том, что собаки не поспевают.

Ну и ну! Поразмыслив, я приняла сторону деда: уж он-то в охоте толк знает. Если я с Ювалем по три раза на дню дерусь, то с чужими и подавно может не сложиться дружбы.

Ох уж этот братец мой. Было дело: вернулись мы из леса с черемшой, много её что-то насобирали. У меня она была в авоське из старой сети, а у Юваля – вот мудрец! – вывалилась во дворе из подола рубахи, завязанной на пузе узлом, а из той кучи юзом вылезла змеюка, тонкая, в две мои ладони длиной. Мы замерли в ужасе, а она, извиваясь на песке крюком, стремительно улепетнула со двора, только мы её и видели. Вечером я рассказала про этот случай деду.

Он хмыкнул и стал поучать:

– Кто в траву голыми руками лезет? Только дурень, и то не всякий. Палка на что? Пошуруй ею, змея не дура – сама уползёт. Это хорошо, что на полоза вы напоролись, а ежели б гадюка там пристроилась?

– Откуда ты знаешь, что это полоз, а?

Дед фыркнул, но объяснил:

– В эту пору только полозята в две твои ладошки. Только, видать, народился. А гадюка, не будь дурой, обязательно укусила бы.

Через неделю Юваль опять учудил. Надо сказать, что мама и Алтан работали почти без выходных, от восхода до заката, в редкие же дни отдыха – колхоз им давал два дня в месяц на «отсып», чтобы кое-как прийти в себя, – они спали обычно до самого обеда, потом вставали и порывались что-то сделать по дому. Дед Баир шумел, громко ругался по-бурятски и загонял обеих сначала в баню, потом обедать и пить чай, затем опять спать.

Мы привыкли к почти полной самостоятельности и многое сами делали по дому, но до дойки дед меня допускал нечасто: силёнки в руках не было ещё. Зато наш Юваль-молодец быстрёхонько пронюхал, где в сарае стоят кринки со сметаной и варенцом, и наведывался туда время от времени. В один из отсыпных маминых дней встала она неожиданно рано, решив сделать саламат и нажарить сырников, и пошла за сметаной, которой оставалось с прошлой недели где-то с полкринки; вступив в темноту сарая, она почувствовала чьё-то присутствие и решила, что это колонок или рыжая шарятся в поисках съестного, и палкой заколошматила по пустым чугункам. Но вместо четвероногих разбойников мимо неё с воем пронёсся Юваль, – в темноте он наткнулся на косу, опрокинул её и распорол пятку до кости, так что кровь тонким ручьём стелилась за ним по траве, а он бежал, не разбирая дороги и подскакивая на бегу от боли и ужаса.