Родня, да и он сам, потихоньку перешла на скотину, лесные заготовки, скромные охоту и рыбалку. Дел меньше не стало, – стало, наоборот, труднее, но это было лучше, чем лишиться имущества и самой головы в городе, по которому шастали мародёры, ворьё и экспроприаторы всех мастей.
Баир был доволен, что получал вести от сына, у которого всё-таки пошла торговля, и что в собственном хозяйстве складывались дела неплохо.
А потом свалились на Иркутск и остров комиссары. Эти были хуже весенних волков, а повадки их были сродни росомашьим. В первые годы они просто разбойничали, потому что, как рассудил Баир, совсем не представляли себе, долгой ли будет их сила и не найдётся ли кто-нибудь упорнее и злее их. Но не нашлось таких. Остатки семёновцев и колчаковцев ушли в Монголию, предоставив красным огромный край на растерзание.
Понаблюдав за ними, Баир разделил их на три статьи, каждая из которых мерзка была по-своему. Первая отличалась от прочих тем, что бандиты, её составлявшие, на всякий случай имели в запасе «идею», которая гласила, что трудящиеся всегда правы, а они, вожаки трудящихся, правы вдвойне, поскольку защищают интересы обездоленных. Идейные грабили зажиточных, устраивали оргии и пьянки, в угаре стреляли в зазевавшихся прохожих, а в тёмных проулках так и просто давили машинами. В перерывах между разбоями эта публика выясняла, кто сколько душ отправил на тот свет во имя революции.
Вторая статья «чеки» отличалась от первой только тем, что никакой идеи у неё не было, – пошла она в этот революционный орган исключительно ради того, чтобы самой не голодать и быть на содержании у новой власти. От этих можно было откупиться, но вообще-то и они предпочитали убийства, чтобы не было лишних поводов для беспокойства. Сразу после экспроприаций они расстреливали вражеский элемент, который, по их словам, пытался не только утаить добро, но ещё и скрыться.
Личности, относившиеся к третьей статье, больше всего удивляли Баира. Это были подонки, не отягощённые ни идеей, ни чувством самосохранения, ни здравым смыслом. Они, как понял он окончательно, существовали во все времена и при всякой власти, нечеловеческую свою сущность вытаскивая на божий свет тогда, когда жизнь человека переставала цениться хотя бы сколько-нибудь. Эти убивали с садистским наслаждением, всегда и без всяких исключений.
Определив зверя по повадкам, Баир уберёг самого себя и родню от многих бед, которые постигли неосторожных. В Листвянке, довольно большом прибрежном селе, в котором обосновался Хубдай, сын погибшего Сухэ, донесли заезжему пропойце-комиссару: один зажиточный, якобы охотник, а на самом деле спекулянт, прячет в доме золотой запас, полученный от продажи лазоревого камня. Под вой и стенания родни выволокли бедолагу во двор, угостили шомполами, а потом, связав верёвкой ноги, головой вниз стали опускать в ледник «до полного осознания», которого тот так и не достиг, потому что умер с третьего удара о лёд. Комиссар от обиды перестрелял хозяйский скот и заодно всех мужиков, оказавшихся на свою погибель во дворе или поблизости, а потом неделю заливал горе водкой, клянясь собутыльникам, что изведёт всю контру в селе.
Какая тут торговля, когда чёрт копыта моет. Баир затаился: нет его, нет никаких прибытков, быть бы живу.
Так и таится он по сей день, держа в кармане фигу, а на людях да при власти горой стоит за новую жизнь, которая его обокрала.
