Размышления Иды - страница 23

Баир всё больше и больше хмурился, чертыхаясь почти от каждой новости из губернии. Ему стало понятно, что прежние времена уплыли навсегда, а сюрпризов от новых приходится ждать с опаской. В настоящем же наступили полный бардак и неопределённость. Это было хуже любых дурных, но понятных и устоявшихся времён; никто ничего не знал и не мог с уверенностью сказать, что будет дальше.

Так и случилось. Начались перебои с хлебом, стало исчезать из лавок то одно, то другое, и даже обычная нехитрая контрабанда из Китая приходила с большими задержками, что давало пищу для многочисленных сплетен и кривотолков, с невиданной скоростью распространявшихся по губернии. Обычные мыло, соль, керосин стали редкостью. Баир не охотник был до сплетен, но и ему, приезжавшему иной раз в центр Иркутска по делам, охота было послушать, о чём шумит народ. Несколько раз он заставал крикливых депутатов у офицерского собрания и около городской управы: они с визгливым воодушевлением ратовали за единение славянских народов и за веру народную.

Тогда-то Баир и понял, что дело скорее плохо, чем хорошо. Стало на улицах тише, а в трактирах шумнее; казаки с хмурыми лицами объезжали город и тихо матерились время от времени, – им предстоял призыв, которому мало кто был рад.

В шестнадцатом году действительность, как чёрт из табакерки, всё больше и больше сюрпризов преподносила обывателям, и даже прибайкальские деревушки, которых отродясь ничего не касалось, кроме прибытков от тайги и озера, глухо загудели в нехорошем предчувствии.

Трактирщик опять по секрету шепнул Баиру, что будет ещё призыв, но ему-де волноваться нечего: сына если и заберут, то в запасные, а это всё равно что в денщики к офицерам, – никакой тебе строевой, тем более фронта. Баир слушал, кивал головой, соглашаясь, но лицом всё больше и больше мрачнел.

На этот раз раздумывал он недолго. Приехав с артелью домой и сделав необходимые дела и распоряжения по хозяйству, сказал он сыну, что тому нужно срочно собираться в дорогу: идти сначала до Верхнеудинска, а оттуда идти на Селенгу с монгольским караваном. В караванщиках у Баира был верный друг, и сыну объяснять ничего не надо будет, а лишь сказать, что отец решил присмотреть подходящее место для торговли, потому что в Иркутске дела пошли плохо. Два смышлёных артельщика в помощники сыну согласились идти охотно: Баир не пожалел денег, снаряжения, оружейного припаса и прочего, лошадей дал сильных трёхлеток и наказал провожатым по дороге не трепаться ни с кем о цели похода. Да и без его наставлений всё они поняли.

Через год явился в Култук из самой Даурии ободранный горластый солдат, отставленный по болезни, – «Горлом хрип пошёл, чуть не задохнулся», – врал он в трактире – и возвестил, что в Петербурге скинули царя, а более власти никакой не стало. Солдата взял казачий разъезд: оказалось, что он дезертир и разбойник, которого подельники выкинули за воровство у своих же и напоследок душу вытрясли, избив до полусмерти.

Особых беспорядков в связи с отсутствием законной власти не случилось, разве что разогнали городскую думу и управу и хотели отменить воинское присутствие, но казаки его отбили.

Следующие три года Баир в город не выезжал, посещая только зимовья да посёлки на побережье, в которых ещё кое-какая торговля была жива.

Ничего из того, о чём орали оборванцы всех мастей, наводнившие байкальский берег в надежде как-то перебиться в лесу и избежать голода, погромов, мобилизации, объявлявшейся то Колчаком, то казаками, то анархистами, то большевиками, то вообще откровенными бандитами, душу его не трогало, – эти бесы с их пустопорожними разговорами смотрели только, где что плохо лежит, и при малейшей возможности тащили чужое добро, чтобы продать его расплодившимся в городе спекулянтам, залиться водкой и не думать ни о чём.