Председатель объявил выходной и разрешил всем выпить первача. Женщины окружили его и принялись качать, а он тряс счастливо головой и ревел навзрыд, никого не стесняясь.
Никогда я не забуду этот день. Пройдут годы, а я буду помнить его до мелочей: и светлый чистый рассвет, и шелестевшую на ветру траву, и посёлок, содрогавшийся от криков наших родителей, и шумящие сосны на берегу, и пенистые поющие волны, и ощущение великого счастья, охватившего всех нас.
В сорок шестом году, когда разрешили писать всем подряд, а не как в войну – только на фронт, мама решилась искать родню, которая могла невероятным каким-то чудом у нас сохраниться. Она выпросила у председателя почтовые карточки и написала своему брату Ефиму в Москву, надеясь, что он и его семья живы.
Счастливый случай был на нашей стороне, но выяснилось это не сразу.
Я глядела на строчки нехитрого письма, выплывавшие из-под её пальцев, огрубевших от вечной работы, и радовалась каждой букве, появлявшейся на свет, – а вдруг и выйдет что? Вот только адрес совсем странный: Москва, Солянка. Что ещё за солянка?
– Мам, разве дядя Ефим может в солянке жить? – огорошила я её, и она от накатившего смеха выронила карандаш.
– Солянка, Ида, – это такая улица в Москве, очень знаменитая. И твой дядя, между прочим, не последний в Москве человек, раз ему в самом центре квартиру дали.
– Солянка в центре Москвы? Ну и ну! А что он там делает, дядя мой?
– Хватит ерунду болтать! – рассердилась мама.
Моё любопытство на этот раз пришлось ей не по душе.
С того дня всё наше семейство ждало ответа из Москвы, надеясь на чудо. И оно всё-таки случилось.
Письмо от дяди Ефима пришло через две недели после Нового года, но обратный адрес поставил маму в совершенный тупик, потому что в нём значилась не Москва, а какой-то неведомый город Клин. Что это за Клин, даже моя всезнающая мама не знала.
Разъяснилось всё это только спустя четыре месяца в дядиной клинской квартире, когда мы, сидя на продавленной тахте в гостиной, услышали его рассказ о нашем розыске.
Ответить на мамино письмо он никак не мог, потому что в сорок пятом партия направила его в этот самый Клин на оборонный завод – что-то строить и восстанавливать. А он ещё раньше додумался искать нас через Красный Крест и – вот удача! – нашёл-таки. Нашёл на другом конце страны, на Ольхоне, о котором никогда не слышал и который буквально спас нас от голода и бесприютности, как и многих других, кто смог убежать от войны и не был убит по дороге.
Городок с ноготок
«Роза, письмо тебе! Письмо!» – загрохотала Стешка, колхозная учётчица, как ураган влетев в наш барак. Она, выпучив глаза, и без того бывшие у неё навыкате, неслась по проходу и, пока добралась до нашего закутка, переполошила всех, даже почти глухую нашу соседку. «Чего орёшь-то, заполошная? – закаркал с верхних нар дед Максим, считавшийся у нас за старшего по бараку, пока женщины были на работе. – На засолке она, лёд крошит в бригаде. Ишь разоралась, чтоб тебя леший съел!» Стешкин крик сразу прекратился, а мы, побросав дрова, которые складывали горкой у железной печки, рванули к маме на засолочный участок, бывший не близко – на краю посёлка, почти у леса; бежать, а точнее, протаптывать путь до него в плотном оледеневшем снегу нужно было с полчаса, потому что намело за ночь сугробы, высившиеся боярскими шапками, нам по пояс.
«В правление бегите, письмо там!» – заголосила опять Стешка.
