«Клин, посёлок Майданово, дом десять, второй подъезд, спросить квартиру инженера Ефима Пресса, – читала она любопытному деду, хотя могла и вовсе не доставать письмо, потому что заучила его наизусть. – Вы не знаете, где этот посёлок?»
Дед аж расцвёл. «Да недалеко он: отсюда, не торопясь, за полчаса дойдёшь, – затараторил он и махнул рукой в левую сторону, откуда начиналась, как мы поняли, главная улица в городе. – Пройдёте по Ямской до конца, упрётесь в перекрёсток и на левую сторону перейдёте, а там всё прямо и прямо вдоль комбината, пока не увидите с другой стороны поворот на Майданово. Ну, а дальше найдёте, где ваш инженер проживает. Что, родственник ваш?» – «Родной брат. Мы к нему из эвакуации, только что с поезда, а куда идти, не знаем, – он в письме не объяснил, только адрес написал». – «Это ничего, заблудиться тут невозможно, вот он и не написал, – участливо ответил дед, поняв, кто мы. – Вот война чёртова, сколько народу побила и раскидала. А ты, дочка, радуйся, что жива и дети при тебе. Перемелется – мука будет!»
Следуя инструкции словоохотливого деда, мы действительно быстро добрались до посёлка со странным названием и разыскали дядин дом – четырёхэтажную кирпичную новостройку в окружении низеньких избушек, довоенных ещё, надо полагать. Напротив стоял длинный сарай-дровник с флигелями по обеим сторонам, в которых тоже кто-то жил. Мы поднялись на самый верх и постучались в пятнадцатую квартиру. Никаких табличек на двери не было: квартирный номер, как и у соседей, был написан мелом.
Из соседней двери высунулся мальчишка и сказал:
– Ефим Иосифович сейчас на заводе, а вам он велел передать ключи и ждать его. Он вечером будет.
Мама изумлённо спросила:
– Откуда же Ефим Иосифович узнал, что мы сегодня приедем? Я же ему в письме написала, что не знаю, когда буду.
– А он и не знал. Он вас уже две недели так ждёт.
Мы вошли, и мальчишка юркнул за нами, объяснив, что дядя велел ему показать квартиру.
Мама спросила, как его зовут. Было видно, что мальчишка важничает, хотя повода задирать нос перед нами у него не было никакого.
Он, фальцетируя безбожно в окончаниях слов, гордо ответил:
– Я Игорь, а вы – тётя Роза и Ида, а ещё Юван… или нет, – он наморщил лоб и замахал руками, вспоминая, как назвал дядя моего братца, – Юлай!
– Юваль я, – заявил обиженно брат и тут же предложил несколько сконфуженному соседу дружить.
Мальчишки и впрямь сошлись сразу, затеяв серьёзный мужской разговор про житьё-бытьё в посёлке, как будто братец мой был тут старожилом и всего лишь отлучился ненадолго по срочному делу. Я послушала их немного и поняла, что оба они из той публики, которая может трепать языками часами, дай только волю и любой смешной повод. Да ну их! Я вместе с мамой стала осматривать дядины хоромы.
Боже мой, тут и ванна имелась! Этого мы совсем не ожидали. Конечно, железная коробчонка, с двух сторон обложенная кирпичной кладкой, не шла ни в какое сравнение с большой чугунной ванной в нашей псковской квартире, но и в ней, изловчившись, можно было помыться. От кухонной печи в ванную шла труба, нагревавшая воду в титане, – роскошь неимоверная! Да мы в рай попали.
Мебели в двух комнатах почти не было. В гостиной посередине стоял круглый стол на кривых ножках, в углу была старая, видавшая виды тахта, а рядом с ней тумбочка, которая вместо дверцы закрывалась кулиской; в другом углу у окна тяжеловесная ширма огораживала место, заставленное чемоданами и корзинами. В комнатке рядом, имевшей отдельный вход из довольно просторного коридора, стояли аккуратно убранная железная кровать с тремя подушками в горку и платяной шкаф, усохший от времени до такой степени, что обе дверцы в нём закрывались не с первого раза и по-старчески кряхтели, если на них слишком сильно нажимали.
