Потом выяснили, что в Кракове мама и после ухода из ателье иногда шила для себя и подруг, принималась даже за модные жакеты, сложные в раскрое, а выкройки для них брала у знакомых модисток. Конечно, сейчас она вряд ли сможет вспомнить старое, – сколько лет прошло! – но очень хочется иногда тряхнуть стариной, что уж говорить.
– Вот и тряхнёшь стариной, – задумчиво произнёс дядя, – пришло твоё время.
– Ты о чём, Ефим? Опять какие-то тайны. Говори уже прямо и не морочь мне голову!
– Да какие тайны? Девица, у которой я купил машинку, хочет иметь платья, как у Греты Гарбо. Так и сказала, дура, – «как у Греты Гарбо». Давай поможем бедняжке? Денег у неё больше, чем у нашего директора, а язык как помело, – вмиг тебе клиентуру организует. Но это, конечно, строго между нами. Я девице сказал, что сестра подумает, потому что опасно сейчас доходы на стороне иметь.
Мама оживилась и атаковала дядю:
– А перебиваться кое-чем не опасно? Дети опять полуживыми стали, – ты посмотри на Иду. Юваль по ночам плачет, а потом бежит на эту вонючую вашу речку, чтобы наловить ершей и плотвы, от которых даже кошки нос воротят. Я умоляю тебя, Ефим, – приведи эту партийную к нам!
«Партийную» дядя привёл в воскресенье. Она оказалась симпатичной блондинкой, на вид лет тридцати пяти, высокой, дебелой; от неё, как мы с порога почувствовали, пахло устроенной жизнью, в которой не было места отчаянным мыслям и трудным заботам, – к такой жизни когда-то давно были причастны и мы, но всё изменилось за часы. Мама довольно сухо поздоровалась с ней, а дядя, наоборот, был сама приветливость, и непонятно нам было, делает он это из симпатии или просто хочет расположить богатую даму к сестре.
Закончился её визит с пользой для обеих сторон. Заказав две лёгких блузки, платье и жакет, дама одарила меня и Юваля кульком сливочной помадки и удалилась, а мама, что-то не совсем лестное пробурчав в её адрес, принялась за раскрой.
– Мама, Юваль почти всё захапал себе! – я влетела в гостиную, чтобы показать, сколько помадок досталось мне после бандитского дележа, учинённого братцем на кухне.
Юваль, очень довольный, уже успел распихать по карманам конфеты и сидел тихо, как мышь, прислушиваясь к звукам в комнате.
Мама и не подумала реагировать, зато дядя, ни слова не говоря, зашёл на кухню и вытряхнул из Юваля всё припрятанное.
– Берёте сейчас по три конфеты каждый, остальное кладёте в буфет и будете брать только тогда, когда позволит мама, – заявил он твёрдо.
– Так нам ведь подарили! – заревел братец. – Нам дали! А Идка хотела первая всё спереть, первая в кулёк полезла!
Я от возмущения потеряла дар речи и густо покраснела, а Юваль сидел как ни в чём не бывало и продолжал на ходу выдумывать, как было дело.
– Так, хорошо. Значит, полная победа социалистической законности. Осталось только тебе уши надрать, лишенец. Ещё раз увижу такое, и будешь сам себе рассказывать про сестричкины пакости.
Юваль разинул рот.
– А кто такой «лишенец»? – спросил он.
Я, между прочим, тоже хотела узнать, кого так называют.
– Это тот, кто лишнее болтает или врёт. Например, как ты сейчас. Да-да, нечего щёки надувать.
Дядина версия происхождения этого слова меня совсем не убедила, тем более что я уже несколько раз в жизни слышала его от разных людей. Весёлое это словцо мне понравилось: я с удовольствием показала Ювалю фигу и удрала под защиту мамы, понимая, что он не посмеет затеять потасовку в присутствии взрослых.
