– А ну-ка, хлопцы, – обернулся он к двум казахам из караула, – тащите сюда этого голозадого.
Караульные, предвкушая потеху, стремительно исполнили приказ.
Немец, одной рукой придерживая штаны, второй молотил воздух и силился улыбнуться.
«Чёрт его немецкую бабушку знает, почему он вдруг от вас драпанул, – рассудил громко майор. – Возьму-ка я его в комендатуру, там разберутся».
Больше немца никто не видел. Мама спросила спустя неделю, что с ним случилось. Майор запыхтел, – он так всегда делал, когда не хотел отвечать, – но решил всё-таки посвятить её в некоторые подробности.
– Недавно в Минске таких шкур с дюжину повесили. Да те были в расстрельной команде, а этот почище оказался. По документам, взяли его в Бреслау, и он залил в уши, что был в пехотной части. Видел-перевидел я этих пехотинцев немало, доложу вам. Они от страха в портки гадили: знали, что им светят стенка или галстук на шею, если дознаются до правды. Некоторые в штатское ныряли и по ночам ползли в американскую зону. Много их, гадов, утекло, но не всем повезло.
– А что же Дитрих?
– Этот Дитрих никакой не Дитрих. Кто он, дознаемся, не таких на чистую воду выводили. Ну, даже если бы я и знал, всё равно вам, Роза Иосифовна, не сказал бы, – не положено. Совершенно точно только то, что этот эсэсовец личность свою не зря скрывал. Видно, на нём много подвигов.
– Откуда же вы можете знать, что он эсэсовец? – изумилась мама.
Майор словно ждал этого вопроса: засопел, предвкушая ещё большее её изумление, и только после долгой паузы продолжил:
– Есть одна зацепка. Они себя, как племенных быков, тавром метили. Мол, особо ценного качества сверхчеловеки. А как пришлось им драпать, то, чтобы в петле не болтаться, придумали черти эти вытравливать татуировки. Этот со страху аж с мясом шкуру выдрал, – вроде как ранение.
Мама всё поняла. Спросила только, что будет с остальными.
– Роза Иосифовна, бесценная вы моя, да кому нужно их вешать? Мы, слава богу, не дикари, чтобы каждого пятого или десятого в расход, как у этих упырей было заведено. Ну, проверят их ещё раз, эка беда.
Несколько дней ходила мама мрачная и не была на стройке, сказав нам, что приболела. Но потом отошла и опять явилась к немцам.
Василий Андреевич обрадованно затарахтел:
– А я грешным делом подумал: уж не бросили ли вы меня? Голубушка, вы же теперь как правая рука моя, – куда я без вас? Смотрите-ка, эти двое опять на вас пялятся, – он развернулся неожиданно и показал обоим маминым воздыхателям кулак размером с молодой капустный кочан.
Ульрих и Людвиг скрылись и выждали, когда майор уйдёт, потом высунули головы из оконного проёма доведённого почти до крыши дома, проверяя, нет ли около мамы ещё кого-нибудь из русских.
Никого поблизости не было. Оба возникли перед ней почти бесшумно; Людвиг, улыбаясь, протянул завёрнутую в вощёную бумагу какую-то круглую штуковину с ручкой, довольно увесистую.
– Что это? – спросила она настороженно.
– Фрау Роза, это подарок, – Людвиг выступил чуть вперёд и довольно комично нагнулся в поклоне.
Он считал себя красноречивее Ульриха, этого городского выскочки, который вечно ходил, задрав любопытный баварский нос и изображая из себя инженера. Вот умора – Ульрих-инженер! Копается в моторе-дрыгалке, единственном на всю стройку, и думает, что он конструктор от бога. Прямо Порше, ни дать ни взять!
Он затоптался на месте, косясь на друга, который уже намеревался открыть рот и что-то вякнуть от себя, как будто идея подарка принадлежала ему.
