Так прошли томительные часы. Он сидел, бродил по квартире, порой хватался за телефон, но так и не решался проверить сообщения. Мысли о работе, о родных, о друзьях – всё это всплывало и тонуло в тёмном потоке страхов. Он попытался включить телевизор в поисках хоть какой-то альтернативной реальности, но новости об очередном всплеске заболеваемости лишь усугубили его состояние. Ему показалось, что диктор на экране насмешливо говорит прямо ему: «Все твои страхи небезосновательны. Грязь повсюду, микробы сильнее человека, никто не застрахован». В этот миг ему захотелось разбить телевизор, чтобы не слышать эти слова, которые ещё глубже погружали его в яму отчаяния.
В какой-то момент он сообразил, что дверь в ванную снова приоткрыта, будто приглашая его вернуть к старому ритуалу. И он пошёл туда, как во сне. Снова включил воду, подставил руки, чувствуя и боль, и какое-то извращённое облегчение одновременно. «Вот моя жизнь теперь – вода, боль и страх», – мелькнуло в голове. И, несмотря на всю драматичность, он не мог не отметить внутреннее чувство горького юмора в том, как банальный акт мытья рук стал его проклятием. «Сартр бы посмеялся надо мной, – подумал Дэн, – назвав это гротескным символом свободы, обращённой в кандалы. Или, быть может, в моих страданиях он увидел бы очередное доказательство, что человек по природе обречён на одиночество и поиск смысла, который не найдёт никогда».
Когда он выключил кран и присел на край ванны, ему вдруг показалось, что всё происходящее – некий перформанс, поставленный специально для неведомой аудитории, которая наблюдает за ним сквозь чёрные стенки абсурда. Но кому нужно это представление, где главный герой пытается оттереть с себя то, что неподвластно человеческим усилиям? Ему вспомнились слова о том, что жизнь – это спектакль без репетиций и без зрителей, у которого нет режиссёра. Каждый сам себе режиссёр и одновременно актёр, и все действуют вслепую, не имея верных декораций, не зная, чем закончится постановка. А может, этот спектакль давно закончился, и он просто не успел заметить, что выход кланяться уже давно опустел?
Так, размышляя, он просидел несколько минут, глядя на мелкие капли, стекавшие со смесителя. И каждая капля звенела, как упрёк – он слышал в этих звуках эхо собственного пульса, словно по венам текли не кровь, а вода. Но ведь люди на 70% состоят из воды, не так ли? «Значит, я, по сути, и есть тот самый водяной мешок, который боится воды?» – с болезненной иронией подумал он. В этой мысли вмещалась вся нелепость человеческого существования: мы создаём в уме врагов, которые, возможно, являются частью нас самих. Грязь внутри и грязь снаружи; если микробы обитают в организме, не значит ли это, что мы неотделимы от них?
Наконец, он встал, направился к выходу из ванной и замер, видя в дверном зеркале собственную фигуру – измождённую, худощавую, с потускневшим взглядом. «Вот он я, – сказал он вслух, тихо, почти шёпотом. – Вот он человек, который хотел найти порядок в мире, а нашёл лишь бездну». Голос слегка дрожал, будто отдаваясь в пустоте квартиры. И никаких аплодисментов, никаких ответных реплик – только тишина, которая отдавала холодным эхом в стенах.
Он понимал, что это лишь начало его пути в зону полной самоизоляции и одержимости. И если он не найдёт в себе сил сделать шаг в обратную сторону, то в один из ближайших дней оно поглотит его целиком. «Но существует ли способ остановить это?» – спросил он сам у себя. Ответа не прозвучало. Возможно, способ и есть, но, чтобы открыть его, нужно отважиться выйти из собственной клетки страха и хотя бы попытаться ощутить, что означает «быть среди людей». А пока он был не способен даже на то, чтобы удержаться от бесконечного ритуала очищения.
