— Из чего сотворили это дерьмо?! — бесился Пауль, потрясая татуированными кулаками и хаером на башке, который, кажется, встал дыбом вместе с шерстью на загривке. — Из чего?! Из молофейки старого хряка? Или из яиц птицы обломинго? А? Ты что, Отто, вконец страх потерял?! Где эта засранка, которая такое вот исполнила?! — меренги опять полетели на пол. — Где, блин?!
Тут-то и выяснилось, что Отто просто побоялся сказать давно и крепко задурившему шефу, что все последние партии меренг — покупные, а не домашние. И причина тому проста: личная повариха Пауля Зиверса внезапно уволилась. Причем так, что не дала даже нескольких дней на поиск замены. Позвонила и поставила перед фактом. А когда Отто, озлобившийся на такое вот отношение персонала, стал давить на то, что при таком раскладе и расчета не будет, эта невесть чего о себе возомнившая девица просто повесила трубку.
— Никто не хочет работать! Даже за деньги! — ныл в отчаянии Отто, долготерпение которого, кажется, все-таки дало трещину.
— Я хочу, — рычал в ответ окончательно закусивший удила Пауль. — Я, блин, хочу! Но всем на это насрать с высокой колокольни!
Был бы рядом Зиг, он бы по старой памяти просто дал другу в морду, и все бы в башке у Пауля стало на свои места. Но Зиг где-то все время пропадал, и даже его брат Заг не знал, где. Или не говорил, что Пауль тоже вполне допускал — с этих двоих вполне могло статься.
Короче, из-за всего этого дерьма, которое умники называют «творческим кризисом», Пауль о своих мыслях про совершенное им насилие в какой-то момент просто-напросто забыл. Ну или талантливо притворился сам перед собой, что забыл. Никто ведь с претензиями так и не объявился!
А потом ему стали сниться сны.
Жаркие, возбуждающие… И в то же время мучительные, прижигающие душу, словно пыточным железом. В этих снах не было лиц. Казалось, у Пауля в них вообще не было зрения. Работали лишь уши, исправно поставляя в мозг чьи-то мольбы, а потом и жалкий, почти звериный скулеж, полный тоски и отчаяния; тактильные ощущения: чужая кожа под ладонями — горячая, липкая от пота; стройное, гибкое тело, бившееся под Паулем, и заполошный стук чужого сердца — грудь в грудь… Но ужаснее всего было то, что несло обоняние, сводившее с ума запахом крови и ароматом меренг…
— И тогда-то, после этих кошмаров, ты и решил припереться ко мне… — подытожил Мартин и встал. — И что ты от меня хочешь?
— Ну-у… — Пауль неуверенно мотнул головой в сторону изображения Единого бога.
— Так я и поверил, что тебе просто приспичило получить формальное отпущение грехов! Я тебя для этого слишком хорошо знаю.
— Знаешь, — со вздохом согласился Пауль. — И иногда мне ну очень сильно хочется, чтобы знал ты меня похуже. А то как-то… противно быть таким предсказуемым.
— А ты меня удиви, Пауль! Удиви, чтоб тебя! Измени свою жизнь! Стань, наконец, взрослым, ответственным! У тебя слишком сильно затянулся подростковый протест, братец! Болтаешься, как трусы без резинки на жопе! Нормальные волки в твоем возрасте уже имеют построенный дом, посаженное дерево и хорошо воспитанных детей! А ты?! Ну, дом ты, положим, купил. Зато вместо дерева вот-вот сядешь сам. А уж про детей — вообще молчу. Вокруг тебя ж одни шлюхи, Пауль! Одни шлюхи, прости господи! Хоть раз бы кого приличного рядом с тобой увидеть! Но нет! Все скачешь по сцене в штанах, которые того гляди с зада упадут на потеху публике, и орешь эти свои с позволения сказать песни, в которых мата и пошлостей больше, чем слов!
