Для того, чтобы получить статус беженца, нужно было «сдаться» в соответствующие органы – «Migrationsverket» или миграционную службу – то, что местные русскоговорящие по-домашнему называли «Миграшка». Убежище – это по-шведски «asyl», поэтому русские беженцы называли себя и всех приезжих ласково – «азюлянты».
Пока все логично. Естественно, люди столетиями бежали из стран, в которых проводились военные действия или случались природные стихийные явления. Согласно конвенции ООН, принятой в 1951 году, страны-участники этого соглашения обязуются принимать определенное количество беженцев у себя в стране. Частью прав беженцы пользуются наравне с гражданами принимающей их страны, частью – на тех же условиях, что и иностранцы. Конвенция допускает высылку беженца в интересах государственной безопасности, но запрещает их отправку обратно в государство, в котором им угрожает опасность. Насколько действительно человеку грозит опасность, нужно, безусловно, доказывать. Вот этот нюанс и был ключевой лазейкой и кульминацией абсолютно каждой душещипательной легенды мигранта.
Естественно предположить, что, экстренно спасаясь от войны или землетрясения, люди не всегда имели возможность взять с собой документы. Поэтому «сдаваться» можно было без документов вовсе. И эта лазейка открывала огромное поле для творчества пребывающим сплошным и непрерывным потоком со всех сторон света настоящим и фейковым беженцам. Тысячи бежавших без паспортов и с причудливыми биографиями людей ежедневно просачиваются через дырявый европейский кордон. Многие из них успешно оседают и становятся почти-шведами, почти-французами или почти-голландцами.
Жилье и пособие этим беженцам обеспечивает радушная и бесконечно добрая Организация Объединенных Наций. Конечно, условия принятия беженцев в Швеции и, скажем, России, мягко говоря, отличаются. Поэтому совершенно по-разному живут «гастарбайтеры» в разных уголках мира. И очень многие из них целятся именно в Европу.
Закончив краткий историко-политический ликбез, Владимир перешел ко мне. Хорошо, что я сидела, когда он сказал, под каким соусом я, собственно, буду просить политического убежища. Оказывается, сдаваться мне придется под таким соусом, будто я сбежала из … Узбекистана.
Вам не показалось, и мне не послышалось. Он назначил меня – молочно-белую девушку с голубыми глазами, светлыми волосами, типичнейшую из самых типичных славянок – беженкой из Узбекистана. Я с сомнением смотрела на него, пока в моем мозгу фоном мелькали длинные яркие одежды, платки на голове и кареглазые брюнетки с пловом в руках. Я замерла в ожидании, что следующим пунктом он предложит мне покрасить волосы, глаза и кожу.
Но в этот раз менять внешность мне не придется. Оказывается, мой русский антураж был как нельзя кстати в свете моей вновь открывшейся восточной биографии. Ведь именно благодаря – а скорее вопреки – своей очевидной национальной принадлежности меня начали преследовать коварные узбекские власти.
С любопытством, подогреваемым заплаченными мной стами евро, я внимала подробности своей новой биографии.
Я родилась в Самарканде у вполне русских родителей, которые – как действительно нередко случалось в те времена – прибыли туда с просторов необъятного Советского Союза по распределению в восьмидесятых. Они, как водится, там познакомились, поженились, родили девочку. Назвали Юлей – ну или как-нибудь иначе, это мне еще предстояло придумать. История более чем реалистичная, и таких историй из братских государств наверняка было много. Советские программы распределения поженили не одну пару. И здесь не могло быть никаких вопросов. Такое могло случиться, ничего фантастического не было, поэтому пока ничего меня не смущало. Не должно было смутить и шведские власти.
