Вот
уж не думала, что она придет. По крайней мере, сегодня – точно.
-
Марго ее вызвала, - я отошла за выступ стены. – Прикрой, когда мимо пойдет. Не
хочу, чтобы она меня видела.
Сева
Значит,
это с Маликовой Марго тогда в лаборантской разговаривала. Когда я пришел за
сумкой и унес таракана. А потом, наверно, вызвала ее мать. Интересно, что там
за дела такие, если мамаша верещала и грозилась к Валитре пойти? Каким образом
Марго влезла в чужую жизнь? Может, я что-то пропустил, когда она меня вытурила?
Я тогда сидел в коридоре, а Маликова вылетела ракетой и понеслась в сортир.
-
Сев, ты домой не идешь?
Лидочка
– чтоб тебя перевернуло и шлепнуло. Ты-то чего здесь болтаешься? Никак меня
ждала?
-
Нет еще. Слушай, Лид, а что вчера было, когда Марго меня выгнала?
-
В смысле? – Лидка наморщила лоб. – Ничего такого не было. Она вызвала Маликову,
та сказала, что ее сейчас вырвет, и убежала. Тогда Марго Кешку вызвала. Трояк
поставила. И все. Больше ничего.
-
Ясно… Ты чего-то хотела?
-
Да нет, - она переступила с ноги на ногу, как лошадь. – Думала, ты домой…
Я-то
домой, но уж точно не с тобой. И вообще мне в другую сторону. Думаешь, я не
знаю, где ты живешь? Хотя ты же соврешь, что тебе надо к подруге, тете, в
магазин.
Я
демонстративно уселся на подоконник, достал телефон, сделал вид, будто ищу в
нем что-то. Потоптавшись еще на месте, Лидка ушла. Подождав немного для
верности, поплелся потихоньку и я. Вышел на крыльцо, постоял, жмурясь на
солнце. Еще пару дней назад снег шел, а сегодня вдруг резко потеплело, даже
куртку захотелось расстегнуть. Настоящая весна. Еще неделя – и каникулы. Ну а
там совсем немного останется до конца. Апрель, май. Последний звонок, экзамены.
Выпускной – и все, школа, прощай. Даже капельку жаль стало. Или, может, страшно?
Все-таки совсем другая жизнь. Взрослая… почти.
Чтобы
не давать крюка, я обычно шел через школьный стадион, к дыре в ограде.
Протискиваясь в нее, умудрился испачкать куртку. Остановился, чтобы отряхнуть,
и заметил у стены дома Маликову с Вербицкой. Они сидели на корточках и что-то
там рассматривали. Подошел поближе и увидел пеструю кошку, которая,
развалившись блаженно, грелась на солнце. Рядом копошились котята, забирались
на нее, присасывались к животу.
Было
в этой сценке что-то такое… умилительное, почти до слез. Идеально вписывающееся
в этот яркий весенний день. Остановившись чуть поодаль, я смотрел и улыбался,
как дурачок.
Первой
меня заметила Вербицкая. Обернулась через плечо с каким-то то ли растерянным,
то ли виноватым видом. Как будто я их застукал за чем-то неприличным. Потом
повернулась Маликова, сердито сдвинула брови. Я пожал плечами и пошел себе
дальше. Вот только лицо ее почему-то упорно стояло у меня перед глазами. То
наномгновение, когда она еще улыбалась, а не хмурилась. Так бывает, когда
посмотришь на яркий свет, и потом долго видишь лиловое или зеленое пятно.
Дома
разогрел обед, поел, толком не заметив, что там было в тарелке. Тренажерка?
Уроки? Или Виктюху написать?
Ничего
не хотелось. Что-то странное словно распирало изнутри. Капюшон худи из-под
куртки на голову, наушники в уши, руки в карманы – и пошел бродить по улицам,
внюхиваясь в терпкий запах солнца. И билось прямо в мозг из плейлиста
старое-престарое: «Жадной весной ваши с ней откровения вскрыли мне вены тоски и
сомнения… Напои допьяна, весна…»*
