В тайге даже ночью не утихала жизнь. То филин заухает, то зверь пробежит, ломая валежник. Однажды над лесом прокатился волчий вой – близко, тоскливо. Лошади заржали, запрядали ушами. Пришлось останавливаться, успокаивать.
– Ерофей Петрович, – подошёл Петренко. – Люди устали. Может, привал?
– Какой привал? – прохрипел Белов. – До рассвета надо быть у Байкала. А это ещё полпути. Нет, идём.
Петренко вздохнул и вернулся к своей подводе. Обоз полз дальше. Тайга обступала, душила темнотой. Даже звёзд не видать – кроны сплелись над головой плотным пологом.
Вдруг головная подвода встала. За ней, как костяшки домино, замерли остальные. Ерофей Петрович, мысленно выругавшись, бросился вперёд.
– Что стряслось? – прошипел он, подбегая к Мохначу.
– Дорогу завалило, мать-перемать, – указал тот рукой.
И верно: поперёк тропы лежала огромная сосна. Ни проехать, ни объехать – по сторонам такой частый лес, что и пешему не продраться.
– Бурей повалило? – спросил Белов, осматривая преграду.
– Не похоже, – качнул головой Мохнач. – Спил свежий. Вон, смолой пахнет.
Ерофей Петрович наклонился – и точно, белёсая древесина светилась в темноте. Внутри всё похолодело.
– Засада?
Мохнач пожал плечами.
– Может. А может, мужики с деревни на дрова лесину свалили, да вывезти не сподобились. Или «зелёные» балуют.
Белов огляделся, вслушиваясь в ночь. Тихо. Только ветер в вершинах да капель. Медлить нельзя.
– Оттаскиваем, – скомандовал он. – Васильев, Петренко, Григорьев – все сюда! И мужиков с подвод снимите. Живо!
Собрались быстро, облепили сосну как муравьи. Ствол тяжёлый, смолистый, с острыми сучьями. Ерофей Петрович скинул шинель, закатал рукава.
–Насчёт «три»! – скомандовал он. – Раз, два… взяли!
Дружно крякнули, навалились. Жилы вздулись на шеях, лица побагровели. Сосна дрогнула, но не сдвинулась.
– Ещё раз! – прохрипел Белов. – Взяли!
Снова удар плечами, утробный стон, упирающиеся в скользкий мох сапоги. Пот заливал глаза, а проклятая сосна – хоть бы на вершок.
– Перерубить нужно, – предложил Петренко, тяжело дыша.
– Нельзя, – отрезал Белов. – Шум на весь лес. Если кто рядом – сразу себя обнаружим.
Люди тревожно переглядывались. Застряли.
– Топор есть у кого? – спросил вдруг Белов. – Сучья обрубим, легче станет.
Топор нашёлся у одного из возниц. Тихо, стараясь не греметь, обрубили самые крупные ветви. Снова взялись за ствол – всем миром, матерясь шёпотом.
И сосна поддалась. Медленно, неохотно поползла в сторону, царапая землю и оставляя глубокую борозду. Лица исказились от натуги, рубахи прилипли к взмокшим спинам. Ерофей Петрович, упираясь плечом в смолистую кору, думал лишь об одном: не привлечь бы внимания.
Наконец образовался просвет. Узкий, подвода едва протиснется, но проехать можно. Люди повалились на землю, обессиленные, хватая ртами воздух.
– Передышка пять минут, – прохрипел Ерофей Петрович, вытирая пот рукавом. – Перекурить – в рукав. И трогаем.
Он глянул вверх. В редком прогале между кронами уже бледнела ночная синь. Близился рассвет.
***
Григорьев, крякнув, отошёл к обочине – натёрла проклятая портянка. Присел на стылый валун, стянул сапог, с наслаждением пошевелил затёкшими пальцами.
Тенью вырос рядом Петренко. Примостился, достал кисет, принялся сноровисто, но с едва заметной дрожью в пальцах – и дрожь эта была не от ночного холода – сворачивать цигарку.
– Что тебе наш комиссар наплёл? – голос Петренко был сухим шелестом, едва слышным за стрёкотом кузнечиков. – Про нефть, кровь революции?
