Театр гудел, толпа кричала имя Чжихо, голоса сливались в рёв, поднимавшийся к небу, где облака пылали багрянцем, отражая свет факелов. Песок обжигал под ногами, воздух дрожал магией, тяжёлой, как дым от смолы, пропитавшей балки. Она стояла у сцены, рука тянулась к нему, к Чжихо, чья фигура возвышалась, мантия колыхалась на ветру, а глаза – золотисто-алые – держали её взгляд. Голос его затих, и тишина обрушилась, давящая, пока он не шагнул к ней, сократив расстояние до одного вдоха.
Рука его рванулась вперёд, пальцы – холодные, ледяные – сомкнулись вокруг её запястья, сжали с силой, заставившей её вздрогнуть. Дыхание сбилось, глаза расширились, встретив его взгляд, и голос его, низкий и дрожащий, прорезал гул толпы:
– Ты не из этого времени. Кто ты? Откуда ты пришла?
Слова ударили, как камни в тихую воду, и холод его пальцев пробирал до костей, контрастируя с теплом её кожи, удерживая её в этом миге. Она открыла рот, но слова застряли, вырвался лишь слабый выдох, растворившийся в воздухе. Глаза его сузились, тень мелькнула в них – не гнев, а смятение, и он наклонился ближе, голос стал тише, резче:
– Говори! Ты не из наших. Твоя одежда, твой вид – это не здешнее. Зачем ты здесь?
Сердце заколотилось, слова били в неё, и она сглотнула, заставляя голос пробиться:
– Я… я не знаю, как я здесь очутилась, – начала она, голос дрожал, но она выпрямилась, встреча его взгляд. – Но я слышала тебя. Ты пел, и я пришла. Ты звал меня, ведь так?
Чжихо замер, пальцы дрогнули на её запястье, и удивление в его глазах сменилось тенью узнавания, мелькнувшей мимолётно.
– Звал? – переспросил он, голос смягчился, но тревога дрожала в нём. – Я никого не звал. Но ты знаешь моё имя. Откуда? Кто тебе сказал?
– Я нашла его, – выдохнула она, пальцы другой руки сжались в кулак, гася дрожь. – В книге, в моём времени. Там было написано – "Чжихо". И эта мелодия… она привела меня сюда. Я не понимаю, но я должна быть здесь.
Хватка ослабла, но он не отпустил, отступил на шаг, рука скользнула к поясу мантии, вытаскивая перо – чёрное, с вырезанной нотой, мерцавшей в свете факелов, как звезда. Он протянул его ей, голос стал тише, дрожа от боли, отозвавшейся в её груди:
– Это твоё. Возьми. Оно принадлежит тебе, я вижу это.
Мишель взяла перо, пальцы коснулись его, и тепло, знакомое, родное, пробежало по коже, заставив глаза расшириться. Это было то же тепло, что она знала в своей квартире, то же перо, лежавшее под подушкой, и теперь оно было здесь, в его руках, в этом прошлом.
– Как? – спросила она, голос дрожал, полный вопросов. – Я держала его дома. Как оно здесь? Что ты знаешь, Чжихо? Скажи мне!
Он не ответил сразу, взгляд опустился к перу, и боль в его глазах стала глубже, острее.
– Оно твоё, потому что ты здесь, – сказал он наконец. – Я не знаю, как ты меня нашла, но это перо связывает нас. Я чувствую это. Но тебе нельзя оставаться.
Сердце сжалось, его боль отозвалась в ней, и она шагнула ближе, но буря вернулась – ветер взвыл, песок поднялся, застилая свет факелов, толпа закричала громче, голоса смешались с гулом. Чжихо рванулся к ней, рука толкнула её назад, резко, и голос его, твёрдый, но ломкий, прорезал шум:
– Уходи! Ты не знаешь, что здесь творится! Это не твоё место! Уходи, пока можешь!
Она покачнулась, песок хрустнул, крик вырвался из груди, перекрывая бурю:
– Чжихо, нет! Подожди, я не уйду! Скажи, что это значит!
