Кэл кивает:
– Да, это я.
И думает о Крисси, находящейся там, в их прежнем общем доме. Наверное, она сейчас рисует эскизы… Этот паренек, Робби, вряд ли намного старше нее. Теперь, разглядев его хорошенько, Кэл убедился: он почти ребенок.
– Мне нужна помощь. Мою мать застрелили. Она умерла.
Лицо Робби не меняется, когда он произносит эти слова. Будто он не может допустить, чтобы боль прорвалась наружу. Иначе всему конец.
– Я сожалею, – бормочет Кэл, – это ужасно.
«Похоже, об этом расстреле толковал бармен», – думает он.
– Я просто не могу смириться с тем, что человек, который это сделал, где-то здесь. И продолжает жить своей жизнью. – Глаза Робби молят о помощи.
Кэл старается говорить как можно мягче:
– Я уверен, что полиция делает все, что может. Иногда расследование тянется долго, но это не значит…
Робби мотает головой из стороны в сторону – взволнованно, несогласно.
– Они никого не нашли. Сдались, закрыли дело. Это случилось четырнадцать лет назад. Мне тогда было пять. Она была на пороге. – Робби сглатывает, на его лице маска, но кожа пошла пятнами. Воспоминания, хоть и блеклые, мешают родиться словам. Но вот он собирается с духом: – Она умерла на пороге. Скорая приехала, но оказалось слишком поздно. Я и мой маленький брат… мы находились в саду, когда это случилось.
Робби трет глаза. Наверное, и тогда, еще ребенком, он их так тер. Не в силах сдержаться, Кэл протягивает руку и прикасается к ладони паренька. Но тот подпрыгивает как ошпаренный.
– Извини. – Кэл убирает руку.
Это все равно что приручать дикого зверя. Как он себя поведет – адекватно или нет, – не угадаешь. Единственное, что он видит, – это страх.
Но все-таки прикосновение подрывает самообладание Робби. По его лицу ручьями текут слезы, и вид этого выплеснутого наружу страдания настолько потрясает Кэла, что у него в глазах тоже возникает резь.
– Вы можете… – грудь Робби поднимается от всхлипа, – …помочь найти того… кто это… сделал? Пожалуйста…
Слышать подобные слова при личной встрече еще тяжелее, чем читать жалостливые письма, которые непрерывным потоком приходят на его электронную почту.
– Робби, – ласково говорит Кэл, – мне очень жаль, что твоя мама погибла. Правда, очень жаль. – Разве можно вложить в слова достаточно сочувствия, когда отвечаешь «нет»? – Это ужасно – потерять ее в таком раннем возрасте. Но я не смогу тебе помочь. Я здесь ненадолго, приехал в отпуск, всего на несколько дней. Я не тот человек, на которого тебе стоит рассчитывать.
– Нет, вы должны помочь. Должны, – говорит парень. – Никто больше не сделает этого. Они все ее забыли, живут дальше, а я не могу.
Кэл обменивается обеспокоенным взглядом с Шоной. Голос Робби становится выше, его лицо пылает в лихорадочном возбуждении, продолжая искажаться. Он вновь превращается в того безумца в баре.
Шона поглядывает на часы на стене. Кэл понимает, на что она намекает. Уже поздно, слишком поздно для того, чтобы вести рациональный разговор на такую тему. Ему не следовало впускать парня в коттедж.
– Робби, как звали твою маму?
Юноша берет себя в руки:
– Брайони. Брайони Кэмпбелл.
Кэл позволяет молчанию затянуться на несколько секунд. Пусть это имя повисит в воздухе между ними. Образ женщины проскользнет и исчезнет.
– Послушай, Робби, я не могу расследовать смерть твоей матери. Мне очень жаль. Но завтра, если захочешь, мы можем встретиться за чашкой кофе, и ты расскажешь мне о ней. Может быть, я предложу тебе какие-нибудь варианты на тот случай, если ты захочешь попытаться добиться того, чтобы дело вновь открыли.
