Так вот какая кончина ждет и меня?!
Вот он удел каторжанина?!
Даже не похоронят! Бросят, как падаль, гнить в кустах!
Конечно, я понимал, что каторга – это последний горький «приют», но не до такой же степени…
Мне тут же захотелось избавиться от этой жуткой реальности.
Восстать!
Бежать отсюда!
Ускакать! Улететь! И больше никогда не вспоминать о столь мрачном месте.
Начисто стереть эту часть памяти из своей башки!
Да как я позволил обстоятельствам затащить меня сюда!
Хорошо, что удержался от бездумного импульсивного порыва моментально скакнуть куда-нибудь повыше – на гору.
Незаметно проверил надежность цепи – металл был невероятно крепким, мне не по силам ее разорвать, и я решил, что пока лучше подчиниться.
Присмотрюсь, разберусь, как тут всё устроено, а затем уже стану думать о побеге. Конечно, можно попробовать вырубить великана и ускакать прямо сейчас. А если не выйдет? Вдруг всё обернется против меня и что тогда?
Мои ноги тоже будут торчать из кустов?
Фрол уложит меня подле того горемыки, моего предшественника?
И это «попробовать» резко рухнуло в моем сознании на самую глубину.
Только теперь я понял, что жизнь моя зависла на тоненькой ниточке…
И мне весьма страшно даже предполагать, что ниточка может оборваться в любой момент. И тут я понял, что впервые серьезно задумался о ценности своей жизни…
Различных ситуаций, когда я рисковал и мог погибнуть, было уже с избытком.
Но лишь сейчас я отчетливо увидел пугающую черту, за которой – ничего нет, и за которой – нет и меня…
Фрол начал злиться, недовольный моей заминкой. Он выхватил из тачки кусок руды с черными прожилками, промычал что-то, видимо, объяснял, что именно мне нужно добывать и угрюмо уставился на меня своим единственным глазом.
Дожидаться его дальнейших действий я не стал, шагнул в яму и принялся за работу, методично позвякивая орудиями труда.
Свой конец цепи «циклоп» закрепил за камень и навалил на него сверху приличную груду булыжников для надежности. Сам же уселся неподалеку и, не выпуская меня из поля зрения, нескончаемо мычал себе под нос, будто распевал только ему понятные песни.
Периодически он вырастал за моей спиной и задавал необходимый темп работы хлесткими ударами кнута, который носил за поясом.
К полудню я уже прилично углубился, вгрызаясь в землю и прорубая в подземных пластах наклонный шурф.
Понятия «обед» на руднике не существовало.
До позднего вечера я долбил руду и вывозил наполненную тачку из темных недр, вываливал ее содержимое, снова спускался в преисподнюю и снова долбил.
С наступлением сумерек Фрол отвел меня обратно в лагерь.
На ужин я получил кусок хлеба, щедро сдобренный опилками, и кувшин с затхлой водой.
Если обычные каторжане ночевали в дощатом дырявом бараке и спали на двухъярусных нарах – я увидел это через незастекленные окна, когда проходил мимо – то мне выделили отдельный «номер» – что-то наподобие большой собачьей будки с грудой рваного вонючего тряпья вместо постели.
Причем круглый вход в мою будку на ночь основательно запирался металлической дверцей с надежным замком. Об этом заботился тот самый Фрол. И я, едва помещаясь в своих новых «покоях», сворачивался калачиком на невыносимо смрадной тряпичной «постели» и пребывал в таком положении до самого утра в кромешной темноте.
«Одиночка» меня вполне устраивала.
Лишь одиночество приносит мне душевный покой.
Так прошла неделя. По моим ощущениям, она тянулась не меньше месяца или двух…
