Новый год скромно отметили в библиотеке. И даже сделали елку для детей сотрудников. Пришел и командир со своими зенитчиками – все же веселее отметить праздник в библиотечной компании, чем в казарме.
Тоня, еще оплакивая отца, не хотела танцевать. Тогда Сережа отвел ее за елку к занавешенному окну.
− Я ведь уезжаю, хотел тебе сообщить.
Тоня еле сдержала возглас, пристально взглянув на юношу. Все-таки, уезжает…
А Сережа разволновался, хотя и старался держаться непринужденно, уверенно.
− Тоня, будем переписываться?
− Конечно!
− Хочу, чтобы ты знала на прощание: помнишь, нашу встречу в читальном зале? Ты принесла мне Пушкина.
− Помню, − Тоня опустила глаза. А Сережа тем временем теребил занавеску, не глядя на девушку.
− Тогда я решил выучить совсем не то стихотворение, которое планировал. Знаешь, какое выучил?
− Какое? – Тоня зарумянилась.
− Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты…
Тоня так засмущалась, что тоже потянулась к занавеске, но мгновенно, по-женски осознав неловкость своего порыва, обернулась к елке и начала теребить ветку с колючими иголками. Хвойный аромат стал сильнее.
Сережа не продолжил дальше, зато осмелился взглянуть на девушку, которая стояла на фоне елочных ветвей, блестевших серебристым дождиком.
Так у него она и осталась в памяти: Тоня в читальном зале со стопкой книг, Тоня в своем полушубке в метель, смотрящая парад, и Тоня в единственном скромном клетчатом платье на фоне елки, искрящейся серебром.
Весь голодный сорок второй год она переписывалась с Сережей, а Варя – с Мишей. Но однажды пришел треугольник только от Сережи, и то – из госпиталя. Он сообщал, что ранен, а Миша погиб. Их зенитную установку накрыло снарядом. Потом еще Сережа писал, что идет на поправку, перезнакомился со всеми ранеными по палате, особенно сблизился с шифровальщиком. Общее из их детства – увлечение азбукой Морзе. Оба, как мальчишки, начали передавать друг другу сообщения шифром, что разнообразило их скучный госпитальный режим.
Это была последняя весточка от молодого человека. О дальнейшей судьбе Сережи Тоня ничего не могла разузнать.
Кое-как она дожила до сорок третьего года, в котором назначили нового директора − Василия Григорьевича Олишева. Варя его знала еще до войны, когда он был начальником отдела военной литературы в библиотеке. В начале войны Олишев ушел на фронт, поэтому Тоня его увидела впервые, когда он вернулся после тяжелого ранения. Василий Григорьевич смог открыть столовую, где сотрудники стали питаться по талонам, что многих спасло от голода. Приезжали и дети библиотечных работников, с которыми взрослые делили пополам свои порции каш и макаронов.
А нехватку одежды компенсировали «формой» − носили зеленые, черные, синие и оранжевые сатиновые халаты. Позже выдали ордера на шерстяные костюмы.
Читателей прибавилось. В основном, военных. Поэтому и запросы были больше по военной тематике, техническим наукам. Но Тоня к тому времени обслуживала детский читальный зал, открывшийся к радости детворы и их родителей еще в мае сорок второго.
А с сорок четвертого года возобновилось и строительство новых корпусов, которое завершилось к шестидесятым годам. Тогда Пашков дом стали называть «старым зданием библиотеки».
В июне сорок третьего в Москве последний раз прозвучал сигнал воздушной тревоги, девушкам из пожарной бригады можно было снять мешковатую форму и перестать дежурить на крыше. Тоня в целях повышения квалификации была направлена на библиотечные семинары. Девушке нравилось учиться, тогда она твердо решила, что после войны получит высшее профессиональное образование и останется в библиотеке.
