Государыню Гиневру, голубку, на горнем месте,
Губы оживают и тихо молвят гневному Гавэйну:
«Смотри же, сдержи слово, данное при свидетелях,
Этих рыцарях – ровно через год разыскать меня,
И утром Нового года сквитаться ударом за удар.
Чем свет ты пожалуешь в чащу Зеленой часовни:
А звать меня запросто-просто – Зеленый Рыцарь.
Ты волею вызвался, сам вверил выю моему мечу,
Не придешь, прослывешь предателем и трусом.»
Тулово разворачивает рысака, рванувши за ремень,
Голова на весу, в горсти волоса, грядет из дворца,
В галоп разгоняя коня загрохотавшим проходом,
Извергая, как ископыть44, искры из каменных плит.
Куда он девался из потрясенных палат, непонятно,
Как неясно и то, в каких обретался краях, и какой
Принес его бес.
Сэр Гавэйн с самим Артуром
Над Зеленым смеялись до слез,
И над видом витязей хмурым -
Очумевших от этих чудес.
Но хотя храбрился Артур, хохотал он притворно,
Скрывая свое смятение от погрустневшей супруги.
И, завидя великую в лице ее боль, он воскликнул:
«Ничего она не значит, наша забава с Зеленым -
Притча в прямом духе святочных праздненств,
С турнирами, трапезами, тонкими розыгрышами,
Представлениями, пляской дам и их паладинов.
Навернуть бы мясца миски две, ибо я не мечтал,
Видит Бог, о таком великом волшебстве, как это.»
И Гавэйну: «сэр рыцарь, вешай секиру на стену,
Ты намахался для Нового года немало, передохни!»
Прикрепляют они протазан над тронным парапетом,
Доказательством чуда, памяткой дивных деяний,
И оба в обнимку идут ко столу с остывшим обедом.
Кушают за четверых, кравчие крушат им пироги,
И чашники цедят вино в чарки из чистого серебра.
Вот и ночь подкатила, и набок пора, да попробуй-ка
Сам прикорнуть!
Час пробьет, и порошей белой -
Может быть, последний путь…
«Сэр Гавэйн, ты самый смелый,
Приезжай, не позабудь…»
Так обломились Артуру, не в одну руку, в обе,
И кудесник, и коляда, о какой и не помышлял.
Снова садяся за стол, ему не до слушанья сказок:
Из дремучих чащоб понагнало диковиннее дела.
Гавэйн погоревал, да затеял в горелки с гостями,
Вы подивитесь: пирует и позабыл про похмелье?
Весел человек, как выпьет пол-ведра зелена вина!
А год катит кривым колесом, и в коловращенье,
Ничто почти никогда не кончается, как началось.
Поспешают одна пора за другой, все четыре погоды:
Бегут быстрые дни: было на Богоявленье белым-бело,
Сугробами да стужею откатали святки: сорокадневный
Потянулся пост, пытка грешной плоти скудною пищей.
Вот уж весна восстает против вьюжной зимы, и холод,
Проваливаясь под землю, томится пленником погребов,
Тянет теплом: протаяли тусклые дни и туманные тучи,
Мягко моросят над миром дожди, мнут снега, мерзлую
Растапливают и рыхлят почву, уже распускаются цветы,
О ту пору поля и перелески примеряют зеленые платья,
В шумной листве щебечут и счастливо вьются птицы,
Ибо солнце блещет в синеве, и серебряные струи реки
Журчат и плещут.
В ветвях не молкнет певчих хор,
Рулады горлом хлещут,
Бурлит, гремит зеленый бор,
И хвойным духом мещет.
Льется лето, ласкает ветром лепечущую листву,
В зарослях и зеленеющих злаках дышит Зефир.
На рассвете травы расплачутся сладкою росою,
Слезами счастья, завидя смеющееся им солнце…
А улыбки все угрюмей и реже, поспевает урожай,
И закаляет, гранит зерно: «зрей, зри: грядет зима»,
Пыль поднимается с пашен и пудрит пегую дубраву,
Свищут, свиваясь столбом, с силою задувая солнце,
Одичалые ветры, обрывают одежду с дерев, осыпая
Палой листвой пожухшую, вчера еще праздничную,
