Сердце красного гиганта - страница 7

– Маро всегда такая стерва? – Мы поднимались по пожарной лестнице, не собираясь возвращаться обратно.

– Обычно нет, представление было в твою честь.

– Как приятно. – Мы влезли в окно на лестничную клетку, она протянула мне связку ключей. – Я купила тебе сигареты.

– А еды? – Нижний – полтора вправо, верхний – два налево. В квартире было душно.

– Взяла яблок. – Я усмехнулся. – И что-то похожее на лапшу.

– Да ты правда не ешь. – Не найдя в темноте комнаты свои штаны, она решила не утруждаться и делала кофе, стоя на кухне в одной длинной майке.

– Я столько пью, что покрываю калораж алкоголем. – Усмехнулась она, опираясь спиной о столешницу. – Тебе сделать? – Я покачал головой. Заливать вино кофе было не очень хорошей идеей. Я закурил, открыв дверь балкона. Она попросила себе, я протянул пачку. Молчали. Она чему-то улыбнулась. – Я никогда не ладила с твоими друзьями. – Спорить с этим было трудно.

– Тебя это беспокоит? – Она пожала плечами.

– Не очень. – Мы докурили и пошли в комнату. – Я никогда особо и не пыталась.

Лежать рядом было странно: я давно отвык от нее и боялся к ней прикоснуться. Я запрещал себе топить в ней свою темноту, и даже количество выпитого алкоголя не было в силах снять этот запрет. Я скучал по ней. Скучал по сочетанию простоты и невероятного пафоса, по всей ее роскоши и всей ее бедности, по глубине и скудности, по ней всей. Мы очень давно не виделись. Но, к сожалению, должны были скоро снова расстаться. Скоро, но не сейчас.

– Давай съездим завтра на море. – Я вздрогнул от ее голоса.

– Давай.

Воскресенье.

Вчера было тепло, но сегодня осень стала зябкой и серой, небо высилось мраморным куполом, солнце еле угадывалось в драпированном шелке стальных облаков. До моря мы могли дойти пешком по главной улице, но мысль о закрытых на зиму ларьках и пляжных станциях ввергала меня в жуткую тоску. Поэтому я повез ее в свое место. Далеко, за горным отрогом, врезавшемся в море осколками скал, туда, где зарастала лесом сгоревшая в 90-х деревня. От нее остался один только пляж и шаткий пирс, на котором я множество раз смотрел в лицо солнцу, своему единственному верному другу на этой земле. Единственному в ее отсутствие.

Ехали в тишине, сказывалось похмелье. Это то, что мне в ней нравилось: она любила молчание и не боялась в нем оставаться. Куталась в свой кардиган и смотрела в окно цепкими печальными глазами. Я знал, что она редко с кем могла себе это позволить, и то, что сейчас позволяла, говорило о многом.

– Выглядишь очень счастливой. – Она усмехнулась.

– Сейчас уже гораздо лучше, чем было.

– У тебя все хорошо?

Отвернулась. Она стыдилась себя, своей неспособности всегда светить и освещать, того, что выгорала и падала туда, откуда была не в состоянии подняться.

Я тоже стыдился. Того, что молился ей лишь тогда, когда было нескончаемо плохо, и забывал о ней, когда делалось хорошо. Того, что каждый раз боялся подавать ей руку, боялся, что она утащит меня за собой, а я всегда очень тяжело возвращался. Но если я что и понял про нее за то время, что мы были знакомы, так это то, что она всегда поднималась после того, как падала. Невесть откуда доставала силы, обращалась в сгусток злобы и тьмы, и на этой антиматерии возрождалась. Еще мощнее и ярче, еще сильнее, еще опаснее.

Когда она была сияющей звездой, на нее нельзя было налюбоваться. Исходящее из самого сердца сияние и сила пропитывали тебя и заражали, но, погаснув, она ни из кого не вытягивала света: она просто схлопывалась, исчезала, чтобы потом снова возникнуть. Самая честная на свете черная дыра.