Когда-то Люба, юная невеста в белой фате, улыбаясь жениху, тоже молодому и счастливому, загадывала счастливое будущее: троих, а лучше пятерых детей, просторный дом, полный шума, детской возни и радости. Да только не получилось: не раз беременела, но снова и снова не решалась родить – то слишком молоды они с Димкой были, то мучило вечное безденежье, то опять же дом непросторный, да и вовсе не дом — две комнатки в коммуналке.
Не решалась, и с завистью смотрела на женщин, ведущую малыша и катившую коляску, или устало тащившую из детского сада пару разновозрастных упирающихся детсадовцев. А если на глаза поутру попадался недовольный мальчишка в школьной форме, ведущий в детский сад младшую сестренку, то и вовсе плакала, понимая, что свой шанс уже упустила. И с нетерпением ждала внуков, заранее готовясь к этому счастливому времени, хотя загадывать было рановато.
И то ли и правда сглазила, то ли ещё что, но с квартирой тогда не получилось. А потом… Потом уже и не нужно стало: рассыпались планы, разрушились мечты и жить в большой квартире было некому.
Опеку они так и не оформили. Да и к счастью, наверное. Дочь Матвеевны вряд ли отказалась бы от матери, а теперь, если заберет, то комната так и останется за старухой, и станет когда-нибудь наследством. А так бы пришлось судиться с Ириной, которой и так непросто ладить с вредной старухой: Матвеевна не подарок. Да все же стоило за неё порадоваться – хоть и понимала Ирина, чем обернётся для неё характер матери, но все же не забыла, не бросила слепую старуху, приехала и, наверное, всё-таки уговорит и заберёт мать, не оставит одну и позаботится о ней.
А вот у Любы никого нет, и когда она вот так же состарится, кто будет рядом?.. Не Димка же, чьи тихие шаги удалялись от её двери. Люба откинула голову назад, упираясь в прохладную стену затылком, потерла грудину. От таких мыслей в последнее время ныло и тянуло сердце. Поэтому – нет, не будет она об этом думать.
Люба перевела дыхание, успокаиваясь. Чудес, конечно, не бывает, но кто знает, как жизнь повернется? Пусть не осталось ни одной мечты, но есть надежда. Просто безосновательная, слабая надежда на непонятно что.
Матвеевна все таки решилась и уехала.
И зачем Димке было знать, уезжает ли она, нетрудно догадаться – с его вечной «жаждой» он мог толкнуть любую вещь, и даже грязную, самого бомжеватого вида обстановку из комнаты Матвеевны продал бы, дай ему волю. Надолго бы ему не хватило, но продать смог бы. Поэтому и не говорила Люба, что ключ на хранение баба Валя всё же ей оставила, и поэтому же в комнату старухи не заходила.
Была тому и другая причина. Баба Валя перед отъездом вручила ей ключ и самым строгим тоном приказала:
— Заходить запрещаю! Разве что авария приключится! Труба там или что…
— Валентина Матвеевна, да хоть пыль смахнуть раз в месяц!.. — заикнулась было Люба.
Но замолчала, увидев, как нахмурилась и недовольно сжала губы старуха, и как Ирина с горькой миной отвернулась, будто неловко ей за грубость матери, з её грубый характер. Люба безнадёжно махнула рукой:
— Да как скажете. Мне есть чем и без этого заняться.
Старуху отпустило, а Люба спрятала ключ подальше, чтобы даже случайно не попался Димке на глаза.
Теперь Люба проходила мимо запертой соседкиной двери со смешанным чувством. Вот она комната, стоит пустая. И совершенно никому не нужная. Раньше Люба обязательно огорчилась бы, что пропадает добро, а сейчас… Только вздохнула и улыбнулась грустно – всё же Матвеевне лучше, если рядом кто-то родной, кого не надо бояться и подозревать, кто постирает шторы и не станет их красть. А Любе и одной комнаты достаточно.
