После отъезда Матвеевны Тефик ещё долго останавливался у её двери и оглядывался на хозяйку, будто спрашивал: ну что, заглянем в гости? Может там, под скатертью, кто-то загадочный всё ещё шуршит? Не пора ли снять усами путину в самых дальних и таинственных углов этой комнаты? Но не видя отклика, пес семенил дальше, к своей двери. А потом и вовсе будто забыл, что когда-то любил бывать у соседки.
Любе становилось от этого немного грустно, и она спешила взять в руки спицы, отрешиться от тоскливого ощущения и снова творить свою «шальную» магию.
4. Глава 4. Там.
Глава 4. Там
Вопрос с танцевальным наставником для Альбины решился простым, хотя и не самым изящным способом.
Простым, потому что совершенно неважно кто тебя будет учить танцевать: все бальные танцы давно известны, и ничего нового в них нет и уже лет сто не менялось, главное здесь практика. Да и учитель танцев — это же не платье, по крою и отделке которого можно понять, дорогая портниха его шила или захудалая. Сложность была в другом: чтобы хватило времени довести движения танцора до изящной непринуждённости, да нашелся бы кто-то, с кем танцевать в паре. А иначе очень трудно. Девица, если за мужчину танцует у учителя, так и на балу будет вести в паре, а это вряд ли кому понравится. И потому найти партнёра для танцев — проблема.
Неизящным же способ был потому, что у Альбины снова сжалось сердце от матушкиной простоты. Девушка не успела ещё ни слова сказать, ни пальцем шевельнуть, чтобы остановить, а Фёкла Фроловна, горестно сложив брови, поделилась своей печалью сразу со всеми, прямо в обед, за столом:
— И всем-то мадам Ромашканд хороша, — промолвила она, активно пережевывая горячую еду. – И умница, и в положение наше вошла – взяла Алечку к себе. — Альбина двинула бровью и закусила губу, уперев взгляд в свою тарелку. — Спасибо вам, драгоценная наша, — и благодарно кивнула хозяйке пансиона. – И вам, господа!
Это уже матери Риммы и усатому господину.
Альбина только что за голову не взялась. Сколько уже с матушкой беседовала, объясняла, уговаривала – не открывай душу перед чужими, не показывай свои больные места! И та кивала каждый раз, соглашалась, глаза её делались испуганными, по-детски обиженными, говорила виновато: «Ну конечно, доченька, ну что ж я, не понимаю, что ли? Не буду, не буду!» И все равно каждый раз, когда было ей, как сегодня, трудно, рассказывала об этом всем, кому только могла.
Альбина подавила и злость, и раздражение — глупо обижаться на того, кто не в силах себя изменить. Знала же за матерью такую слабость, нужно было предвидеть и что-то сделать заранее.
А поклоны, которыми Фёкла Фроловна одарила мать Риммы, хоть и были вежливые и искренние, всё же не расположили гордую даму: она всё так же недовольно поджимала губы и отводила глаза. Зато господин, который помнил мадам Ромашканд юной девицей, улыбался в усы, расправлял плечи, кланялся в ответ, пускай и не вставая с места.
Новая ложка горячего варева отправилась в рот, и матушка замолкла на пару мгновений, справляясь с обжигающей тягучей массой, а на её лице по очереди отражались все чувства: горячо, вкусно, печаль печальная с учителями, ох, язык печёт!
Хозяйка пансиона, что, как и прежде, стояла в уголочке и, как подозревала Альбина, ела пищу, отличную от того, что подавалось гостям, в ответ важно кивнула, принимая благодарность, не отвлекаясь, однако, от своей роли гостеприимной хозяйки.
