Шлях - страница 5

    Возле цвынтара пестрым ковром раскинулись окутанные острыми запахами полыни и чабреца, как мне тогда казалось, бескрайние россыпи полевых цветов, в зарослях которых я, довольно сноровисто, ловил огромных зелёных кузнечиков – коникiв – и, что являлось моей истинной охотничьей страстью, деловито жужжащих пчел.

    Дома я лепил из глины небольшие коробочки – "ульи", тщательно закупоривал в них этих несчастных тружениц, страстно рассчитывая получить на другой день так любимый мною мед. Трудно даже представить, сколько было загублено мною таким образом пчелиных жизней.

    У обвитых повиликой и поросших мхом полуразрушенных кладбищенских стен стояла небольшая, с облупившимися иконами, церквушка, в которой меня, принаряженного, все-таки, в сшитые бабой штанишки, наконец-то, окрестили. Я, нисколько не тяготея тогда к атеизму, отчаянно сопротивлялся, недвусмысленно заявляя громким плачем о своем нежелании участвовать в этой торжественной процедуре. Не знаю, толи по причине этого сопротивления, толи из-за того, что я уже был снабжен соответствующими, выданными в крыжопольском ЗАГСе документами, мне удалось одновременно приобщиться к православию и сохранить доставшееся мне от родителей, отнюдь не церковное, имя.

    Все воспоминания этого периода моего раннего детства связаны, в основном, с впечатлениями лета. Зимнюю Вильшанку, видимо, из-за того, что с наступлением холодов я сидел безвылазно в хате, я представлял достаточно плохо. Помню лишь запах холодного воздуха да, режущую в солнечном свете глаза, белизну снега. А еще рождественские колядки, в которых я принимал посильное участие, барахтаясь в сугробах, вместе с более старшими хлопчиками, от хаты к хате, наполняя выданную бабой торбу скудными подношениями соседей.

   Время шло… Сельская дорога наполнилась краснозвездными советскими танками и машинами. Однако, они находились здесь недолго. Взамен румыно-немецкой команды, в Вильшанке остался взвод советских солдат, а войска ушли громить врага дальше. Село продолжало дремотную жизнь…

   Нас навестил тогда папин брат – дядя Петя. Военный летчик, он щедро накрыл стол всякими гостинцами, а в мои, дрожащие от сладостного волнения, руки вложил свой армейский пистолет, разумеется, незаряженный. После войны этот дядя скоро умер, "сгорел", по словам мамы, от водки с перцем. Впрочем, может, и не по этой причине – у мамы, что станет понятно из дальнейшего повествования, позже сложилось стойкое предубеждение к папиной родне. Дедушку перевели в село Севериновку, соседнего Ямпольского района и мы все перебрались туда. Через несколько лет баба продала вильшанскую садыбу и больше я там никогда не был.

    На новом месте мы поселились в ветхом казенном домишке, в котором, кроме нашего жилья, находилось еще и помещение, где дед исправно осуществлял свои исцеляющие функции. Из-за постоянного дефицита простейших медикаментов, ему нередко приходилось прописывать своим пациентам порошки из обыкновенной питьевой соды. Это вынужденное шарлатанство приносило, однако, поразительные результаты: попринимав их, больные быстро, как правило, выздоравливали, а авторитет деда как искусного целителя или, как сейчас бы сказали – его рейтинг – неуклонно рос. Да… Велика сила самовнушения…

    Наш казенный дом разместился в самом центре села, неподалеку от школы и небольшого подобия парка с растущими в нем, остро пахнущими хвоей, ярко-зелёными соснами. Эти, поразившие меня, душистые деревья я увидел здесь впервые. Рядом с селом находился, тоже впервые увиденный мною, лес с кустами цветущего шиповника, зарослями каких-то ярко-красных ягод, пересекаемый глубокими оврагами. Я не просто бродил, забираясь в самые укромные его чащобы, но и выполнял важную для семьи работу: в выданный бабой огромный мешок я собирал шуршащие, в неописуемом количестве, под ногами сухие осенние листья, которыми дома топили плиту и печь.